Вторая скорость, третья. Третья, вторая, третья. Ее тонкая загорелая рука все время в движении. Как и ее ступня в элегантной сандалии. (Ухоженные ногти, отмечает он – насыщенный розовый цвет, как внутри ракушки.)
Путь до вершины занимает двадцать минут.
– О! – произносит он, когда они берут последний участок дороги, выезжая из тени на открытое пространство.
Неожиданно много щебенки кругом, и дальше вверх, там большая застройка, не очень новая – квартиры, отель, возможно. Домики, здания. Она паркуется на свободном участке щебеночной дороги, в тени, и выключает двигатель.
Вокруг никого. Стоя в солнечном свете, он слышит дробный топот с пастбищ. А когда дует ветер, над головой тихонько поют линии электропередачи. В остальном – тишина.
– Ну, расскажите мне об этом, – просит он.
Она начинает рассказывать о горнолыжных подъемниках и лыжных трассах.
Слушая ее вполуха, он подходит к краю щебеночного покрытия. Склоны расходятся медленными волнами. Видна crêperie
[51] с закрытыми ставнями. Жужжание насекомых. Холодный горный ветер. И откуда-то – ленивое звучание коровьих колокольчиков, словно кто-то помешивает ложечкой чай.
Она рассказывает о лыжной школе, École du Ski Français
[52].
Да, он тоже помнит что-то подобное. Давным-давно это было, когда он шагал на лыжах вслед за алым комбинезоном. Туманный день. Влажный снег.
Солнце светит в глаза. Ветер на коже. Руках.
Лице.
Он закрывает глаза и слышит в порывах ветра коровий колокольчик.
Жизнь так уплотнилась в последние годы. Столько всего происходит. Одно за другим. Так мало пространства. Он в самой гуще жизни. Слишком близко, чтобы разглядеть ее.
Солнце светит в глаза.
В порывах ветра коровий колокольчик.
Тепло солнца.
Ветер на коже.
Раствориться бы в этих ощущениях.
Безнадежно.
Это не шутка. Жизнь не шутка.
Он открывает глаза.
Трава колышется, поблескивает.
Она говорит:
– Восемьдесят процентов склонов смотрят на север. Особенно хорошо кататься на лыжах весной.
Вот оно. Вот его жизнь, то, что сейчас происходит.
Это все, что есть.
Она стоит рядом с ним, довольно близко.
– Да? – говорит он. – И сколько там? Длина лыжни. В километрах.
– Считая весь Гранд-Массив?
– Так или иначе.
– Около двухсот шестидесяти километров.
– Ух ты!
– Включая Флен, Морийон, Ле Карро, Сикст и Самоен.
– И они все взаимосвязаны подъемниками?
– Конечно.
– Один переход покрывает их все?
– Это можно устроить.
– Хорошо, – говорит он.
Приятно знать кое-какие факты.
На секунду он снова закрывает глаза, но очарование момента уже пропало.
Обед. Несколько признаний за пиццей. Она училась в художественной школе в Лондоне, откуда была исключена…
– Почему? – спрашивает он.
– Я влюбилась.
– Влюбились, – повторяет он. – Любовь все портит, не так ли?
– Вы очень циничны.
– Да, пожалуй, – соглашается он.
– Разве не в любви весь смысл?
– Весь смысл чего?
– Жизни.
– Я слышал об этом. И что вы сделали? – спрашивает он. – После исключения.
Она нашла работу агента по недвижимости.
И они говорят о недвижимости – он тоже занимался этим когда-то. И снова занимается теперь.
– Похоже, такова моя судьба, – говорит он.
– А вы верите в судьбу? – спрашивает она с удивлением.
– Теперь да.
– А я не верю.
– Конечно, не верите, – кивает он. – Вы слишком молоды.
Она смеется:
– Молода?
– Сколько вам?
Ей двадцать девять.
– Я бы дал двадцать пять.
– Ах, – говорит она, явно польщенная.
Он улыбается.
– А вам сколько?
– Мне сорок четыре.
– И когда вы начали верить в судьбу?
– Не знаю, – говорит он.
Ему очень нравится разговаривать с ней – в ней есть особая свежесть и прямота, – и он пытается придумать, что бы еще сказать, что-то настоящее. И произносит:
– Однажды утром я проснулся и понял, что уже поздно что-то менять. То есть по большому счету.
– Я не думаю, что когда-нибудь поздно что-то менять, – говорит она.
Он просто улыбается. И думает: «Вот такая штука с судьбой, ты только тогда понимаешь, что это судьба, когда уже поздно что-то с этим делать. Поэтому это и есть твоя судьба – просто уже поздно что-то с этим делать».
– Значит, это что-то, существующее только в ретроспективе?
– Полагаю, да.
– Тогда на самом деле этого не существует?
– Разве это следует из моей фразы? Я не знаю, – пожимает плечами он. – Я не философ.
– А вы счастливы? – спрашивает она, выдавливая кетчуп на последний ломтик пиццы.
– Да, думаю, счастлив. Смотря что иметь в виду. У меня нет всего, чего бы я хотел.
– Это ваше определение счастья?
– А ваше? – И, не дожидаясь ответа, добавляет: – У меня нет определения счастья. Зачем оно?
– Вы должны знать, счастливы вы или нет.
– Я не несчастлив, – говорит он и сразу задумывается, так ли это.
– Это не одно и то же.
– А вы? – спрашивает он. – Вы счастливы?
– Нет, – сразу отвечает она. – То есть моя жизнь идет не так, как я хочу.
Он думает, не спросить ли ее, как ей хочется, чтобы шла ее жизнь, что бы это ни значило. Но решает, отпив глоток воды, не спрашивать.
Они говорят о горных лыжах.
После обеда они идут вместе к Les Chalets du Midi Apartments. Аккуратные буковые изгороди, обрамляющие аккуратные улочки деревни, уже тронуты осенним румянцем.
– Вот теперь я примусь за свое дело, – говорит он.
– А мне теперь хочется это увидеть.
