Где мой гребаный телефон?
Он стоит в очереди на досмотр, снимает туфли, когда слышится знакомое пиликанье с вибрацией. Его телефон. Он отвечает. Это Элин.
– Не может быть, – говорит он, выслушав то, что она хотела сообщить ему. – Ты шутишь.
Он показывает людям в очереди, что они могут пройти раньше его.
– Ты уверена? – спрашивает он, отходя в сторону. – А затем надевает туфли и говорит: – Хорошо. Да, позвони ему, скажи, я буду на месте где-то через час. Ладно.
Спустя несколько минут он снова в автопрокате. Ему кажется, что с ним возятся ужасно долго, и это выводит его из себя.
– Мне не нужно, чтобы это была та же машина, – говорит он. – Любая машина.
Ему дают другую машину, «Сеат».
И снова то же шоссе, в сторону Кордовы, скорость выше 140 километров в час.
Уже почти восемь.
На термометре двадцать девять градусов.
Он так же съезжает с шоссе у Лусены. Уже опустились сумерки. Небо на западе пылает в истоме. На улице появляются люди. Рынки и магазины еще открыты, как и супермаркеты на окраинах городка, ярко светящиеся на фоне темнеющей зелени. Какой-то стадион. Футбольный, думает он сначала. Сегодня вечером матч. Прожектора сияют. Пробка на дороге на выезде из городка. Затем он понимает, по указателям и постерам, что на стадионе вовсе не футбол. И вот он уже проехал это место и едет дальше в вечернюю темноту, удаляясь от огней городка, едет к деревне, где живет Эдвард.
Ему почему-то кажется странным само существование корриды. Он, разумеется, знает об этой забаве. Просто ему не по себе оттого, что он видит это сейчас своими глазами. Видит нечто настолько варварское, непереносимое для его чувствительной нордической натуры, причем происходит это с привлечением всех современных средств – прожекторов, бронирования билетов, платной парковки. А в центре всего этого – бойня. Бойня. Бойня как зрелищный спорт, развлечение.
Что может быть печальнее, чем яростная изнуренность быка? Чем неспособность быка понять даже в самом конце, что его смерть неизбежна и что так было всегда? Это просто часть представления.
Тихая деревня в глубоких сумерках. Только в сквере, рядом с церковью, открыт бар.
По-прежнему невыносимо жарко.
– Что вы здесь забыли? – спрашивает Эдвард, глядя на него со ступеней крыльца. – Что вам надо?
На нем все те же шорты и вьетнамки.
– Вы не сказали мне кое-чего важное, Эдвард.
– Что?
– Она беременна, не так ли?
Эдвард изумлен.
– Так вы не знали?
– Вы о чем?
– Я вам говорю, что она беременна. От вас?
– Пиздец! – бросает Эдвард громко.
Он явно пил. На губах у него следы красного вина.
– О чем вы говорите? Я не понимаю, о чем вы вообще толкуете.
Кристиан уже на ступенях. Смотрит снизу вверх на Эдварда, который выше его на голову, даже и без двух разделяющих их ступеней, и говорит, теперь уже тише:
– Миссис Омсен беременна. Если вы не знали, мне жаль, что именно я вам сообщаю это.
– Откуда, блядь, вы знаете?
Элин организовала слежку за миссис Омсен, и миссис Омсен привела двух журналистов в частную женскую консультацию, где пробыла больше часа. Об этом Элин сообщила Кристиану по телефону.
– Я просто знаю, – говорит он. – А вы не знали?
– Нет, – говорит Эдвард жалобно.
– Вы думаете, ребенок от вас? – спрашивает Кристиан.
– А шли бы вы на хуй, – говорит Эдвард. – Я не знаю, что вы тут делаете. Это моя жизнь, мы говорим о моей жизни.
– Да, это…
– Это моя жизнь. Не ваша.
– Я знаю…
– А почему бы нам не поговорить о вашей жизни? – спрашивает Эдвард. – Вам бы хотелось этого?
– Я здесь не затем, чтобы говорить о своей жизни…
– Но я тоже кое-что знаю о вашей жизни.
– В этом я уверен…
– Я знаю о вас и Элин Молгард, – говорит Эдвард, понижая голос, – о вашем главном редакторе.
После секундного колебания Кристиан бросает:
– Мне это не интересно.
– Вы и Элин, – говорит Эдвард, чувствуя, что он, пусть даже слегка, задел Кристиана, и ему это нравится. – Ваша жена знает об этом?
– Эдвард…
– Знает?
– Эдвард, это никому не интересно. Людям интересны вы. Я им не интересен. Вы министр обороны Дании. И у вас роман с замужней женщиной, миссис Омсен. Миссис Омсен беременна. Возможно, от вас. Это предмет общественного интереса…
– Это не предмет общественного интереса, – возражает Эдвард. Его силуэт вырисовывается в тусклом свете веранды. – Здесь нет общественного интереса.
– А по-моему, есть, – не отступает Кристиан.
– Нет. Это только слова. Просто таким образом люди вроде вас получают власть над такими, как я.
– Люди вроде меня?
– Да.
– Простите, я не совсем уверен, что правильно понял вас.
Эдвард смотрит ему в глаза с гневом и болью.
– Вы расстроены, Эдвард, – говорит Кристиан. – Я это понимаю. И мне правда жаль, что я вот так вывалил все на вас. Я полагал, вы знали. Вы, вероятно, хотите позвонить миссис Омсен, да? И выяснить, что происходит. Почему бы вам так и не сделать? Хорошо? Я подожду здесь.
Эдвард стоит на месте еще несколько секунд. Затем поворачивается и входит в темный дом, а Кристиан ждет на дорожке, в жарких сумерках. Он не присаживается на крыльцо. На столе веранды он замечает остатки еды, приборы для одного человека. Неожиданно он чувствует голод. Он ничего не ел после сандвича в самолете этим утром. Когда все крутится так быстро, он часто забывает про еду.
Уже темно, когда Эдвард появляется из дома в электрическом свете, отбрасывающем резкие тени. Кристиан, прождавший почти полчаса, наконец, присел.
Теперь он встает. Ему кажется, что Эдвард плакал. Его нос как будто поменял цвет, что свидетельствует о недостатке самообладания.
– Вы говорили с ней? – спрашивает Кристиан.
– Да, говорил.
– И?
– Она не представляет, как вы могли узнать об этом. Она никому не говорила. Она думает, вы просто подкупили кого-то в клинике, куда она ходила.
– Мы не подкупали.
– Ну, еще бы.
– Так ребенок от вас?
– Я не обязан отвечать вам.
– Нет, не обязаны. Но вас об этом спросят. В какой-то момент вам придется с этим столкнуться.
