– Я так думаю, – сказал он. – Просто не люблю места вроде этого.
Он имел в виду Фирценхайлиген и был намерен твердо высказать свое мнение.
Когда она начала восхищаться избыточностью декора базилики, он воспринял это почти с личной неприязнью.
– Мне это просто не нравится, – сказал он. – Понятно?
Она рассмеялась:
– Понятно.
– Извини. В любом случае. Тебе это нравится. Мне – нет. Отлично.
Они ехали обратно к шоссе – несколько километров через влажные поля желтого рапса.
– Зачем ты зажгла свечу? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал почти безразлично.
– Я не знаю.
– Не знал, что ты религиозна, – сказал он.
– Я не религиозна.
– Тогда зачем?
– Просто мне захотелось. Это что – проблема?
– Конечно, нет. Мне просто интересно, вот и все.
– Просто захотелось, – повторила она.
– Ты ведь не веришь в Бога? – спросил он.
– Я не знаю. Нет. А ты?
Он рассмеялся, словно это было очевидно:
– Нет. Ни в малейшей степени.
И они снова выехали на шоссе, направляясь на северо-восток, к Дрездену.
После недолгого молчания он сказал:
– Я заплачу за это, разумеется. За…
Он понял, что не может произнести это слово.
Однако ему нужно было знать, что ее решение твердо.
По крайней мере, было похоже на это.
Она сказала, невозмутимо глядя на шоссе:
– Хорошо. – И через некоторое время добавила: – Спасибо.
Он подумал, что, раз уж они начали говорить об этом, может, нужно затронуть детали. Спросить, к примеру, где бы ей хотелось это сделать. Пригвоздить решение деталями. Конкретными местами. Сроками.
Молчание, пока он размышлял об этом, тянулось больше часа.
И вот они застряли в пробке на подъезде к Дрездену. В пять часов вечера. Свет бьет в ветровое стекло. Кондиционер обдувает их холодным воздухом.
Теперь, когда он чувствует, что разделался с большой проблемой, его снова начинают беспокоить проблемы поменьше. Он думает о том, что допустил просчет в своем плане на сегодня, решив ехать через Дрезден в такое время. Он должен был предвидеть это. Это было предсказуемо. (Он продвигается еще на несколько метров, с раздражением глядя на фургон впереди.) Это было невольной ошибкой.
И царапины на машине Станько – они никуда не делись, ему придется объясняться, извиняться за них.
Платить.
Еще и за это ему придется платить.
Глава 4
Он думает о статье, которую ему нужно написать для «Журнала английской и германской филологии». «Аномальные факторы формы Slēan – некоторые предположения». Он принимает душ, подставляя лицо теплым струям воды, и думает о статье. Думает о работе, которая ему предстоит. О часах, которые нужно будет провести в библиотеках – в Оксфорде, Лондоне, Париже, Гейдельберге. Душ находится как бы в нише каменной стены – ванная комната так устроена. Два окна – это просто смотровые щели. Тем не менее все функциональные элементы безукоризненны. Плитка на полу теплая под его ногами, когда он выходит из душа и заворачивается в большое полотенце. Все здесь сделано со вкусом. Когда-то это был монастырь, теперь же – фешенебельный отель. Вытираясь, он подходит к одному из окон, расположенному в глубокой сужающейся бойнице, и смотрит на крутые, поросшие лесом холмы вдалеке. Ему нравится представлять то время, когда здесь действительно был монастырь, располагавшийся на полях вблизи извилистой, девственно-чистой Эльбы. Когда попасть в Кенигштайн можно было, только прошагав пешком час. А до Дрездена был целый день пути. Он вытирает волосы, тщательно приглаживает их рукой и осматривает себя в зеркале. «Аномальные факторы формы Slēan». Вот на чем он теперь должен сосредоточиться. Теперь, когда этот кошмар закончился и впереди его ждет светлое будущее.
Сейчас ранний вечер. Солнце мягко ложится на стену напротив окон. Декор по-монастырски минималистичен: текучие линии камней, никакой отделки. Полированные камни. Белые простыни. Все белое.
Она сидит на светлом кожаном диване, обхватив колени, и смотрит в окно, из которого видны аккуратные современные дома и далекие холмы. К сожалению, отель окружен типичной пригородной застройкой. Вдоль улиц новенькие дома на одну семью и какой-то промышленный парк.
Повязав вокруг бедер белое полотенце, он выходит из душа, спускаясь на две каменные ступеньки. Ищет у себя в сумке дезодорант.
– Хочешь есть? – спрашивает он.
Она сидит на диване, обхватив колени.
Он наносит дезодорант.
– Есть хочешь? – повторяет он вопрос, вполне спокойно, просто с другой интонацией, как если бы думал, что она его не расслышала, хотя должна бы. – Еда, видимо, здесь отменная, – говорит он ей, собираясь основательно подкрепиться. – Французская кухня. У них звезда Мишлен.
Они остановились здесь, чтобы побаловать себя, в этом безупречном отеле с кухней, отмеченной звездой Мишлен, – их роскошь, их слабость. Завтра вечером они приедут к ней домой, в Краков. А послезавтра она вернется к работе на телевидении, а он отправится на рейс до Станстеда. Ей нравится ее работа. Как раз когда они приехали в отель, сегодня вечером, кто-то позвонил ей. Это оказался ее продюсер. Было интересно слышать ее деловой тон, который, казалось, ясно говорил – достаточно было только его, в подробности он не вникал, в чем ее приоритеты.
Он застегивает рубашку.
Она сидит на диване, обхватив колени.
– Я не могу.
– Не можешь что?
Он думает, она могла сказать это о еде со звездочкой Мишлен, что у нее депрессия или нечто подобное.
Не дождавшись ответа, он начинает понимать, что неправильно понял ее. Еда здесь ни при чем.
– Я думал, ты уже решила, – говорит он тихо, стараясь казаться спокойным, продолжая застегивать пуговицы.
– Я тоже думала.
Значит, прикидывает он, придется пройти все сначала. Ему придется заново повторить вчерашний вечер. Она заставляет пройти их через это снова. Он присаживается на светлый диван. Она сидит боком, подтянув ноги, не глядя на него, и он обнимает ее за плечи и начинает говорить ей все, что говорил вчера.
– Я знаю, – произносит она.
Он повторяет свои доводы, мягко, устало, как будто старательно вынимает эти доводы из ящика и кладет перед ней на стол.
– Я знаю, – говорит она.
Он шепчет их ей на ухо, придвинув губы близко-близко. Он чувствует легкий запах ее пота – свежего и давнего. А когда касается ее лица своим, он чувствует влагу – ее слезы.
