Ни одна из этих тем не кажется ему достаточно существенной. Сейчас его волнует только одна тема – и он уже полностью высказался по ней. Ему не хочется снова повторять все это. Он не хочет, чтобы она чувствовала, что он давит на нее.
Это очень важно, думает он, чтобы она сама приняла решение, чтобы она чувствовала: это ее решение.
Они сидят в молчании какое-то время, слыша вокруг мягко льющуюся немецкую речь. В основном здесь собрались пожилые люди. Пожилые люди, приехавшие на летний отдых.
Ему любопытно, что у нее на уме.
– О чем ты думаешь? – спрашивает он.
– Почему ты выбрал это место?
– Почему?
Он не ожидал такого простого, заурядного вопроса.
– От аэропорта не слишком далеко, – говорит он. – Не хотелось ехать сегодня дальше. Это было по пути. Гостиница показалась приличной. Ну, вот. Приличная?
– Отличная, – говорит она.
Он поворачивает голову, оглядывая улицу, и говорит:
– Здесь не очень интересно, я понимаю.
– Поэтому мне здесь нравится.
Это у них тоже общее – интерес к неинтересным местам.
– Я не хотел бы остаться здесь на неделю или дольше, – говорит он.
– Я бы тоже, – соглашается она.
Впрочем, почему бы и нет? Он находит немало хорошего в этом месте. Здесь чисто. Тихое благоденствие. Отделенное холмами от всего мира. Очевидно, здесь мало что происходит. Даже магазинов нет – или, возможно, есть где-то один, который открыт только по утрам в будние дни (кроме среды). Отсюда, предположительно, и автоматы с сигаретами. Может быть, занимай он должность преподавателя в Вюрцбургском университете, в двадцати минутах по шоссе отсюда, он бы и сумел как-то здесь устроиться…
Цепочка абсурдных мыслей.
Какая-то нелепо-эскапистская.
Нелепая эскапистская фантазия – вот что это такое.
Фантазия о том, чтобы спрятаться в таком месте, где ничего не происходит.
Она делает еще один глоток персикового сока. Она пьет персиковый сок, хотя это не обязательно что-то значит – она ведь пьет его не регулярно.
– И теперь, – говорит она, – мы никогда не забудем его.
Звуки вокруг как будто стихают, и вокруг них образуется плотное беззвучное пространство. Он слышит собственный голос как бы со стороны:
– Почему мы никогда не забудем его? – Как будто ему не ясно, что́ она имела в виду.
И когда она ничего не отвечает, он пытается понять, борясь с волной паники: Это ее способ сказать мне об этом?
Он не хочет, чтобы она чувствовала, что он давит на нее.
Испытывая панику, он говорит:
– Пожалуйста, не принимай сейчас решения, о котором ты впоследствии можешь пожалеть.
– Не волнуйся за меня, – бросает она.
Они сидят за столиком, слыша крики стрижей в нестерпимо белом небе.
– Просто… – говорит он. – Пожалуйста. Ты знаешь, что я думаю. Я не буду повторять тебе это снова.
И не проходит минуты, как он говорит все это снова – все, что он сказал в гостинице.
О том, что они еще недостаточно знают друг друга.
О том, как это скажется на ее жизни. На их совместной жизни.
А в глазах у него трусливое отчаяние.
– Прекрати, пожалуйста, – просит она, отворачиваясь. – Прекрати.
На ней солнечные очки, так что он не видит ее глаза.
– Мне жаль…
Она снова начинает плакать; одинокая слеза скатывается по ее лицу.
– Мне жаль, – повторяет он в смущении.
На них начинают поглядывать.
Теперь он точно облажался, думает он. Его рука тянется к ее руке, но замирает в воздухе.
Его будто лишили защитной оболочки, словно сняли слой краски с картины, обнажив все ужасы, скрытые под ним.
– Мне просто нужно знать, – произносит он.
– Что тебе нужно знать?
Это кажется очевидным.
– Что произойдет?
– То, что ты хочешь.
– Это не то, чего я хочу…
– Нет, хочешь.
– Я не хочу, чтобы ты это делала просто потому, что я так хочу…
– Я делаю это не просто потому, что ты этого хочешь.
Это похоже на пробуждение после кошмара, когда ты видишь, что в твоей жизни ничего не изменилось, все как раньше. И звуки возвращаются к нему. Как будто он вынырнул из-под воды.
– Хорошо, – говорит он и берет ее руку в свою. – Хорошо.
Не нужно показывать, как он счастлив. И на самом деле, к его удивлению, он вдруг чувствует привкус печали, где-то глубоко внутри, словно остаточный след печали на безупречно голубом небосклоне его разума.
Она опять плачет, сдерживая рыдания, пока он держит ее руку и пытается не обращать внимания на пенсионеров, которые теперь уже открыто разглядывают их, как если бы в этом месте, где ничего не происходит, вдруг устроили уличный балаган.
Но ведь это не так.
Глава 3
Они едут по шоссе на северо-восток, к Дрездену. При приближении к очередному городку движение усиливается. Солнце взирает с неба на пеструю суету дорожного движения на шоссе. Германия. Понедельник.
Они проснулись поздно, солнце светило сквозь занавески, словно желая, чтобы его впустили. Занавески, прогретые солнцем, дышали жаром. Они сбросили одеяло. Она плохо спала. Она была в каком-то смысле в трауре, так ему казалось. Но он не собирался говорить об этом, только не сегодня.
Прошлым вечером, после сцены на террасе, они погуляли около часа, дошли до края деревни и спустились к реке – узенькие тропки вели к деревянным пристаням, где в зеленой воде были причалены лодки. Берег на другой стороне был крутым, и на нем стояли такие же красивые дома. Над водой роились комары. Наконец, наступил вечер. Опустились сумерки.
Они неспешно вернулись в Gasthaus Sonne. Они ничего не ели.
Свет в комнате резко ударил по глазам.
– Ты всегда получаешь что хочешь, – сказала она. – Я это знаю.
– Неправда, – пробормотал он.
А сам подумал: Возможно, так и есть. Возможно, я такой.
Она стала раздеваться.
– Мне бы надо к этому привыкнуть, – сказала она. – Я знаю таких людей.
– То есть?
– Людей, которые просто плывут по жизни и всегда получают что хотят.
Она говорила тихо и не смотрела на него.
– Ты не знаешь меня, – возразил он.
