– Почему? – говорит он. – Почему?
Она снова лупит себя по лбу, ее кулак стучит по туго натянутой бледной коже – звуки этих ударов ему невыносимо слышать.
И тут из пелены дождя выплывает освещенная стойка автосервиса «Арал» – синяя надпись «АРАЛ» в вышине – и он замедляет ход, аккуратно съезжая с дороги.
Едва машина останавливается или даже раньше, она выбирается из нее.
Он видит сквозь ветровое стекло с работающими дворниками, как она уходит, обхватив плечи руками, и в отупении пытается понять, что делать.
На секунду останавливается на щебеночной подъездной дорожке рядом с бензоколонкой. Убирает ногу с педали тормоза, и машина едет со скоростью пешехода, под большим навесом, защищающим насосы от дождя.
Он потерял ее из виду.
Одно из парковочных мест у магазина свободно, и он занимает его. Вырубив двигатель нажатием кнопки, он просто сидит несколько минут. Время течет медленно. Вокруг него живет своей жизнью автосервис, словно в замедленном темпе. Он смотрит на шов на гладкой оплетке руля. Возникает соблазн взять и уехать – вернуться к своей прежней жизни, которая осталась где-то там.
Но на деле это совершенно немыслимо.
Неожиданно он чувствует в глазах слезы.
Собрались там без его ведома.
Слезы потрясения.
Он заходит в магазин и высматривает ее. Маячит пару минут перед женским туалетом, на случай, если она там. Пытается позвонить ей.
Он начинает волноваться, что она могла сделать какую-нибудь глупость. Например, сесть в машину к незнакомцу или еще что-то.
Он снова за рулем, медленно движется вдоль ряда припаркованных грузовиков на обочине шоссе и видит ее. Она все так же идет куда-то. Идет целеустремленно. Должно быть, она все это время шла.
– Что ты делаешь? – кричит он из открытого окошка, двигаясь рядом с ней.
Она словно не замечает его.
Он обгоняет ее и, немного проехав, въезжает между грузовиками. Он сидит на месте несколько секунд, борясь с диким желанием просто уехать. Но вместо этого он выходит из машины, ссутулившись под дождем, и достает зонт с заднего сиденья. Зонт раскрывается над ним, и тут же он слышит, как по нему барабанят капли.
Едва заметив это – зонт очень большой, с надписью «Университет Оксфорда», – она разворачивается и идет в другую сторону.
Просто назло ему – он нагоняет ее, лишь чуть ускорив шаг, и берет за руку.
Мимо громыхает грузовик, и он увлекает ее подальше от брызг из-под колес, в узкое пространство между двумя другими грузовиками, стоящими на месте.
– Что ты делаешь? – говорит он. – Куда ты идешь?
Лицо ее неузнаваемо искажено гримасой боли и отчаяния.
Вся эта ситуация, эта жуткая сцена на стоянке грузовиков, совершенно не укладывается у него в голове.
Он ждет, пока она хоть что-то скажет.
Наконец она говорит:
– Я не знаю. Куда угодно. Подальше от тебя.
– Почему? – спрашивает он. – Зачем?
С самого начала он предполагал, что она сделает аборт, что она тоже этого хочет.
Теперь же он начинает понимать, пока еще не вполне отчетливо, что это может быть не так. Сперва это лишь предположение, которое его разум, механически прорабатывающий все возможные объяснения ее поведения, выдает ему в виде гипотезы. Она не хочет делать аборт. Она не желает делать аборт.
Вот теперь он испытывает настоящее потрясение.
Но пытается не поддаваться охватившей его панике.
Она пока еще ничего не сказала, она просто рыдает под зонтом, по которому барабанит дождь.
Он спрашивает, стараясь, чтобы в голосе звучала забота, симпатия или что-то похожее:
– Что ты хочешь делать?
– Ты не можешь заставить меня сделать аборт, – говорит она.
Он пытается понять: Может, она католичка? Истовая католичка? Все-таки она полька. Они об этом никогда не говорили.
– Я не хочу заставлять тебя делать что-то, – говорит он.
– Нет, хочешь. Ты хочешь, чтобы я сделала аборт.
Он этого не отрицает. Но ведь это не одно и то же.
Он снова спрашивает:
– Чего ты хочешь?
Она молчит, и тогда он говорит:
– Да, это так. Я не думаю, что тебе стоит оставлять… Блядь, да стой ты!
Она попыталась вырваться от него, из-под его зонта. Теперь он крепко держит ее за руку и произносит:
– Подумай об этом! Подумай, что это будет значить. Это может изгадить тебе всю жизнь…
Она кричит ему в лицо:
– Ты уже изгадил всю мою жизнь!
– Что?
– Ты изгадил всю мою жизнь, – говорит она.
– Как? – снова спрашивает он. – Как?
– Просто сказав это.
– Что?
– Что сказал.
– Что я сказал?
– Вот дерьмо, – говорит она.
На лице у него застывает маска полного непонимания.
– Тем, что сказал!
Да, он это сказал.
Она снова рыдает, безутешно, под нависшей над ней кабиной грузовика. По капоту грузовика стекают капли. Он видит, как они висят, эти белые капли. Они дрожат, и некоторые срываются, когда налетает порыв сильного ветра. Одни падают. Другие – нет. Просто дрожат. Он говорит, чуть отпуская ее дрожащую руку, желая, чтобы эта жуткая сцена на стоянке грузовиков скорее закончилась:
– Я сожалею. Я сожалею, что сказал это.
Машина очень плавно катится по бесконечной щебенке. Шины что-то шепчут. Вокруг тишина. Никому из них как будто нечего сказать. И даже непогода стихла. На протяжении нескольких километров легкий туман сходит с шоссе, и постепенно становится сухо.
Жемчужно-серый день.
В Майнце они переезжают Рейн.
Майнц известен ему как город, в котором Гутенберг изобрел печатный станок и тем самым положил конец Средневековью; так, во всяком случае, утверждалось на семинаре в Университете Болоньи, который он посещал несколько лет назад: «Средние века: Подходы к вопросу о дате завершения». После семинара его попросили написать введение к сборнику докладов.
Он отмечает, что думает сейчас об этом – о дате завершения Средних веков – когда они проезжают по мосту Вайзенау
[40] через Рейн, воды которого – цвета хаки – мерно плещутся по обе стороны.
А дальше началась современность.
Современность, никогда особенно не интересовавшая его. Современность – то, что происходит сейчас.
