– Я понимаю, – снова начал он. – Молодая леди сказала нам, что только один из нас может… ну, знаете. Я понимаю. Хорошо. Хорошо. Мой э-э… мой молодой друг будет… будет делать это.
Балаж перевел взгляд на младшего – ему было лет двадцать, если не меньше, он сидел, ссутулившись, уставившись на свои туфли, и было похоже, что он вообще слабо улавливает, что здесь происходит.
Габор спросил Эмму, опять по-венгерски:
– Деньги у тебя?
Она кивнула.
– Кто тебе платил?
Она указала на старшего индийца, а тот сказал:
– Я только хочу смотреть.
– Ты хочешь смотреть?
– Да.
– Baszd meg
[26].
– Это проблема?
– Да, это проблема, – сказал Габор, повысив голос.
– Почему?
– Почему, почему… – Габор потерял терпение и, схватив непонятливого индийца за лацкан, потянул к выходу, но Балаж, спокойно стоявший все это время в своей ярко-бирюзовой рубашке, разнял их.
Казалось, напряжение спало, и Габор, не желая окончательно терять лицо, уставился на мыски своих туфель.
Затем он поднял взгляд и произнес размеренно:
– Это проблема. Проблема. Пожалуйста. – И он вежливо, но решительно указал на дверь.
Индиец уже вспотел, но был настроен уладить все полюбовно. Тяжело дыша, он проговорил:
– Нет, одну минуту. Пожалуйста. Давайте поговорим. Одну минуту.
– Выходим, – сказал Габор.
– Пожалуйста, – настаивал индиец. – Нет, давайте просто поговорим минутку. Просто поговорим. Ваш друг сказал, что деньги были за всю ночь с… молодой леди. Ваш друг так сказал.
– Да. – Габор с трудом сдерживался.
– Теперь послушайте… – Лысина индийца блестела от пота. – Что я хочу предложить… хм… мы отнимем только час или два ее времени. Но мне разрешат смотреть. Только смотреть! Это справедливо? Разве это не кажется справедливым?
– Слушайте, – сказал Габор, – она не занимается такими вещами, ясно? Она приличная девочка.
– О, она приличная девочка. Конечно, приличная девочка…
– Да, она приличная девочка, – сказал Габор. – Выходим.
– Понятно, вы хотите больше денег, – сказал индиец, как бы смиряясь, когда Габор взял его за запястье. – Сколько? Сколько? Тысяча фунтов.
Габор, пораженный суммой, сглотнул и молча посмотрел на Эмму.
– Хорошо? Тысяча фунтов?
– Э… – Габор нахмурился, как будто погрузившись в раздумья, оказавшиеся бесплодными. – Как она решит.
– Конечно! – Пожилой человек повернулся к Эмме, хитро улыбаясь.
Она сидела на табурете с видом, наполненным достоинства.
– Тысяча фунтов, мадам, только за то, чтобы сидеть в углу. Я буду тихим как мышь. Что вы сказать?
Даже молодой индиец поднял свою большую вихрастую голову с дорогой укладкой и уставился на нее – все смотрели на нее, ожидая, что она решит.
– Просто скажи нет, – произнес Габор на родном языке. – Просто скажи нет, и мы его уберем.
– Почему? – спросила она, наконец, тоже по-венгерски. – Какая разница?
Лицо Габора слегка дернулось.
– Какая разница? – повторила она.
– Значит, ты это сделаешь?
Она пожала плечами, и тогда Габор повернулся к ожидавшему индийцу, который не понял из их разговора ни слова, и сказал:
– Хорошо. Где деньги?
– Они… хм… у меня здесь, – сказал он, вынимая из внутреннего кармана темный кожаный бумажник.
Когда он отсчитал всю сумму, Габор произнес:
– Ты только смотришь.
– Конечно, конечно, – кивнул индиец рассеянно.
– Не прикасаешься.
– Нет, – сказал индиец, покачав блестящей лысиной.
– Любая неприятность – и мы здесь.
– Я вам обещаю, никаких неприятностей не будет. – Индиец протянул деньги.
– Отдай деньги ей.
– О, прошу прощения. Мадам?
Эмма встала – даже босиком она была выше опрятного индийца – и взяла деньги, которые убрала в свою косметичку, лежавшую на столике рядом с большой пышной кроватью.
– Порядок, – сказал Габор Балажу. – Уходим.
Габор промолчал практически весь остаток ночи, пока они сидели в «мерсе», и лицо его было в тени. Пока они шли к машине, он едко высказался об индийском извращенце, но как только они заняли свои места на антрацитовых сиденьях, ему как будто больше не о чем было говорить.
Предыдущей ночью его выдержка также подверглась проверке на прочность, хотя и не столь явно. Когда после обеда к ним заглянул Золи забрать свою часть денег, он сказал, что клиент на эту ночь не хочет ехать в отель – им придется отправиться к нему домой. Дом оказался массивным особняком, опоясанным оштукатуренными террасами. Двое мужчин смотрели сквозь ветровое стекло, как Эмма в своем обычном коротком платье телесного цвета поднимается на крыльцо с перилами и висячим фонарем и нажимает кнопку звонка. А минутой позже дом проглотил ее.
– Ну, ладно, – сказал Габор.
Дом выплюнул ее в четыре утра, когда в парке за изгородью зазвучали первые птичьи голоса.
Она была пьяна. Когда машина заскользила по пустынным улицам, она извинилась за то, что икает, но затем, когда поняла, что не может остановиться, ее икание перешло в хихиканье.
– Ты, похоже, в хорошем настроении? – спросил ее Габор, пригвоздив взглядом в зеркальце. – Развлекалась там?
– Не глупи, – ответила она мягко.
– Ты пьяна.
– Да, пьяна. Я выпила, наверное, две бутылки шампанского.
– Шампанского? – спросил Габор. – Недурно.
– Да ну, – сказала она, проигнорировав его сарказм.
– То есть он тебя заставлял, что ли, пить?
Она отвела взгляд в окно, на улицы в синем свете раннего утра. Утра понедельника.
– Это помогает, – призналась она.
Ночь со вторника на среду, после происшествия с индийцами, ее выходной. Когда она появляется, как обычно, в четыре, Габор говорит ей, что сегодня вечером Золи приглашает их в ресторан. Но она отвечает, что устала и не хочет никуда идти – это удивляет и задевает его. Позднее он пытается уговорить ее – Балаж слышит это через тонкую стенку – и, потерпев неудачу, выходит из спальни в тщательно выглаженной рубашке цвета индиго и небрежно предлагает Балажу составить ему компанию, но Балаж также говорит, что устал и не хочет никуда ехать. Габор даже не пытается уговаривать его и, позвонив Золи, объясняет ему в извиняющейся манере, что Эмма устала и к ним не присоединится.
