* * *
Ночую в квартире Сэма. К вечеру начинается дождь, который к утру льет все сильнее. Кап-кап-кап. Кап! И так – в ритме три гребка, один вдох – дождь плывет мимо меня всю ночь. Огибает крыши, скапливается в дырах на асфальте. Кап-кап-кап. Временами бьет сильный ветер, и тогда между домами Кот-Сент-Люка воют дьяволы. Они сбежали с вершин ацтекских пирамид, изгнанные крестами Кортеса… переселились на север. Ближе к Гудзону! Сейчас бродят, неприкаянные, по дворам девятиэтажек, и собирают мусор. Накалывают на лыжные палки. Устроились консьержами, сантехниками, водопроводчиками… Кто куда! Но по ночам… о, по ночам что-то зовет их… тянет на улицу. Туда, где воет дьявольский ветер в лоне реки Сен-Лоран. Их глаза закрыты, они лунатики. Кстати, Луна тоже здесь. Полная, круглая, она сияет в мое окно, чтобы я, значит, не смог заснуть. На ней хоккеист тянется к шайбе… олень карибу поднимает грациозно голову, заслышав опасность, кит фыркает из залива на радость участникам морского тура «Киты и дельфины в заливе Гудзон», а то и просто Бабушка улыбается мне так ласково, будто я все-таки выиграл для нее битву в Заливе. Двадцать пять центов, вот что такое Луна в Канаде. А еще – шампунь для женщин в возрасте, благодаря которому их тонкие серебристые волосы тянутся от Земли к Луне, отчего мы можем сыграть, словно на арфе. Эоловой! Кап-кап-кап. Глупо, как все глупо. Я лежу и жду, когда в дверь мою постучатся. Потом вспоминаю, что шум в день выборов – да и в ночь… свет прожекторов… плачущие кандидаты… спасибо маме, папе и Богу… можно подумать, они втроем старались!.. – никому не нужен. Значит, все случится завтра. Ну или уже сегодня, смотрю я на часы у изголовья. Я положил их под подушку. Как и все мои записки. Когда намокшие рукава пижамы тянут меня в сон, наступает уже третий час утра. К рассвету я засыпаю почти, но тут-то как раз и звенит будильник. Хохочу. Какая глупость! Единственный, пожалуй, день, когда мне не нужно вставать, вести детей в школу… и вот, будильник. А тут и телефон подоспел! Звонит жена Солнцееда. Нет, милая, я сегодня пожа… Что это я себе позволяю?! Она приличная женщина! Ну, дала слабину разок, друго… А в целом такой мужик разве нормальной женщине нужен? Хочу ответить положительно, но вспоминаю жену, задумываюсь… Сучка между тем бьет тревогу. Спрашивает, не заметил ли я чего подозрительного. Да в чем дело-то? Ах я кретин. Солнце!!! На небе нет Солнца. Неудивительно, отвечаю. Сегодня же дождь – всю ночь шел. И сейчас идет, бушует сучка, которую явно отодрать нужно, задобрить. Но что мне стоит, наконец, поднять задницу с дивана… У меня нет дивана, говорю машинально. С кровати, нищеброд! Правильно она сделала, что не предпочла меня своему дорогому Витале… О, женщины… Она так болтает, будто я ей замуж предлагал за меня выйти. А ведь это перепихон был. Просто перепихон! Так пускай я поднимаю свою задницу с кровати или с пола, или на каком грязном коврике я там сплю… и иду к окну. Немедленно! Она взвизгивает, я приподнимаюсь на кровати – мы ее у окна и поставили, наверное, чтобы весь район завидовал, – и гляжу в небо. Выглядит оно и впрямь малоутешительно. Дождь, тучи, но, что важнее, в небе – рана. Незаживающая рана. Из нее льет что-то… похожее на воду. Но это кровь. Кровь! Она красная, липкая… Она жирная! Я знаю, потому что раскрываю окно и высовываю руку. Вытираю машинально пятерню о бедро. Кровь подсыхает почти сразу же. Кожу тянет… Рана – на месте Солнца. Да что же это такое, спрашиваю. Все дело в Солнцееде, паникуя, объясняет его жена. Он… он… В общем, парень узнал, что я трахал его жену. Подумаешь! Велика важность! Кто только не трахал его жену! Всех нас трахают, в конце концов! Никакой ревности он не испытал, просто парень остро почувствовал несправедливость этого мира. Ему казалось, он почти сагитировал свою Оленьку грызть сырые фрукты и зашить, наконец, дыру между ног. В его расстройстве, огорчении… нет ничего личного. Скажем, он расстроился не как Гитлер, узнай тот, что Ева переспала с офицером охраны, а как Гитлер, обнаружь тот у Евы еврейские корни. Мне все ясно? Ну, мямлю… приблизительно. Что я там жмусь, чего щемлюсь, спрашивает меня Оленька – вот как зовут ее! – презрительно. Не надо бояться. Никто не просит меня на ней жениться! Очень надо! Ничтожество… В каком-то смысле она права, думаю. Я и в самом деле мал и сир… из малых мира сего я. А раз так, о какой женитьбе речь. Очень приятно было… Но речь-то идет о Солнце! Виталик, расстроившись после анонимного телефонного звонка – Малыш Даун, понимаю я сразу, – долго сидел на кухне. Жевал сырой овес. До самого рассвета. Я спал, наверное, но тучи расступились под утро, и выглянуло Солнце. И тогда этот сумасшедший… Солнцеед этот! распахнул окно, подпрыгнул повыше и вцепился руками в Солнце. Запах мяса обгорелого на всю округу разнесся. Как он кричал! Как плакал! Но светила не отпустил, нет. После этого он, значит, выдирает Солнце из небесной сферы… И проглатывает его! Прямо вот так! Хап, и нету Солнца! И над Монреалем снова наступает тьма, и из раны на небе начинает лить что-то, очень похожее на кровь. Причем все сильнее и сильнее. На улицы взгляни! Перевожу взгляд на асфальт… которого нет! Все покрыто тонким пока слоем окровавленной воды. А на газонах скачут жабы. Мерзкие, жирные жабы. Они кричат – пуркуа-па, пуркуа, куа, куа… Ба, да это же франкоканадцы! Их очаровали, прокляли… затмили! Ну а что же потом, говорю в трубку. Что случилось с Солнцеедом? Убили, рыдает сучка. Только он проглотил Солнце, с крыши напротив раздалась короткая очередь. Щел-щелк-щелк. Как вошь на ногте прихлопнули! Пули – все пять – попали в голову. Бедняга умер, так ничего и не осознав. Лежит сейчас в углу. А она звонит мне! Почему мне, почему не в полицию?! Я что, спал всю ночь, что ли?! В городе штормовое предупреждение, полиция не работает. Хотя, можно подумать, она и раньше работала! Машины с легавыми покидают город: с мигалками, в организованном порядке, как при «Катрине»
[93]. Позаботься о себе сам. Принцип, который в школах Квебека с детства в голову вбивают. Гвоздями. Так что она звонила-звонила, да не вызвонила. Никто не отвеча… Визг. Крики. Стук… Что-то падает. Хлопок потом. Жалкий скулеж. Еще один хлопок. Тишина. Сижу на кровати, сердце глотая. Шорох в трубке. Молчание. Потом голос вежливый здоровается. По-английски! Говорит что-то, но я уже не знаю, что. Трубку бросил и из квартиры мчусь. На бегу обуваюсь, звоню по пути с другого телефона… Сэм оставил… одному, другому, третьему. Поздно! Слишком поздно! Убиты все. Женю-казаха пристрелили на кухне, он как раз завтрак готовил своей Катеньке. Та, дура, все же приехала в Монреаль, в шалаш к милому захотела! Попала в комнатенку в дюплексе. Всю ночь скрипели полы. Это клопы ходили туда-сюда. За стеной ругались черные. Периодически выла на улице «Скорая». Да еще и дождь… Утром Катя, без трусиков, сидела за столом, глядела на Женю смущенно. Думала, как бы потактичнее сказать, что уезжает. Тут в квартиру и завалились с грохотом… Пятеро… нет, шестеро. Женя даже сказать ничего не успел. Улыбнулся просто недоуменно, поднял бровки домиком. На баб такой прием действовал безотказно! Но вошли одни мужчины. Суровые, строгие… Они молча изрешетили Женю, пока Катя, зажав уши, визжала в своем уголке кухни. Обернулись. Все стихло. Женя сучил ногой на полу. Это, наверное, уже нерв какой-то в ноге. Она такое в школе видела… у них биология, опыты, еще месяц назад в… Не убивайте!!! Мужчины молча, не снимая темных очков – хотя в городе и так полутьма, несмотря на утро… – поглядели на Катю. Достали из карманов списки, долго что-то обсуждали по-английски. Видимо, не нашли Катю в проскрипциях. Повезло. Поэтому она уже в аэропорту Трюдо, стоит в очереди, на вылет. Да, Женя многое ей про меня рассказывал. И какой я мудак, и как со страпом работать не умею, и что жена меня, наверное, скоро бросит, и какой я вообще скучный. Слушаю, слезы глотая на бегу. Как будто покойному руку пожал! Все грузчики друг о друге гадости говорят… хуже баб! Хоть и тяжело мне пришлось эти четыре года… а все же мы провели их с ребятами вместе. Катя бросает трубку, я подбираю чей-то телефон у входа в метро Вилла-Мария. Гляжу изумленно на толпы народа, пытающиеся из станции выбраться. Вода прибывает, ее уже по колено, и легковые автомобили встали. Автобусы еще ездят. Паника, крики. Над городом кружат вертолеты. Мэр Докер просит соблюдать спокойствие. Я бросаюсь к автобусной остановке, выкидываю из автобуса 103 маршрута водителя и, несмотря на негодующие крики парочки прикорнувших укуренных «кваков», бросаю автобус вниз, на съезд, к трассе Декари. Там воды меньше… видимо, в приемники ушла. Мэр Докер сбрасывает сверху листовку с призывом держаться, сжать кулаки, и улетает в отпуск во Флориду. На полгодика, пока весна не наступит. Я звоню кому-то… Звоню Тюрдо! Кричу в трубку, что нам срочно нужна помощь, не так поняли нас! Внесудебные расправы… казни патриотов Квебека… Я что, идиот, спрашивает меня Тюрдо? Я не в курсе, какие итоги у выборов? Он, Джастин Тюрдо, и его Либерально-Демократически-Коммунистическо-Экологически-Консервативная партия, чтоб меня победили! Он – премьер-министр Канады! А что, по-моему, лучше – возглавлять огромную богатую Канаду или Квебек этот задроченный… деревню сраную… босоту голодранскую? Нет, ищите дураков… Да еще и сейчас! В момент природного кризиса. Страшнейшего за всю историю обеих Америк циклона… Что касается трагических случайностей. Я сам понять должен, интересы государства штука такая. Важная очень! Опять же, мы все – дебилы, которые эту чушь с Армией Освобождения затеяли, – мы – неудобное свидетельство его, Джастина, шалостей. Он на вечеринку кандидатом сходил, а его за это на импичмент поставить смогут. Как блатные – на перо! Так что не надо свидетелей! Его мне совет – просто подождать, пока за мной придут. Это будет быстро… не больно. Кстати, где я? Выбрасываю трубку в окно, другую хватаю. Отвечают жены. Или никто вообще не отвечает. Это смотря кому как повезло и кого как в списки зачислили. Богдана пристрелили в подъезде, когда он – в мыслях о жене – собирался повеситься. Это поняли по записке, которую нашли в его кармане. Так что парню в некотором смысле даже повезло! Некоторых, понимаю я по гудкам в трубке, записывали в проскрипции даже с детьми. Саша-лесоруб, от которого жена ушла к бухгалтеру, зарезан на пороге квартиры. Жена, которая пришла за вещами, тело нашла. Ее пожалели. А вот Виорела из банка… – парень ночами чеки обналичивал, днем на погрузках работал, а вечерами толкал соседям-арабам дурь, чтобы, значит, на семью заработать, – сбили машиной. Вечером. Якобы случайно. А вот уже утром пристрелили жену и двоих детей. Об этом мне соседка рассказывает, рыдающая. Клевая задница у нее, я помню, заглядывал к Виорелу и все оборачивался, пока сучка из квартиры в dépanneur
[94] шныряла туда-сюда. Явно хотела трахаться, явно привлекала внимание… В Квебеке они это любят. Здесь очень строго с харрасментом… многие этим пользуются, чтобы подразнить… Так дети у клетки с тиграми покривляться любят… Но теперь-то все по-другому. Теперь – передает обосравшийся от страха диктор по радио, – в городе мятежи. Монреаль гуляет. Супермаркеты берутся штурмом, богатые дома пылают… Неудивительно! В этом городе агрессию запихивали куда подальше, отворачивались от нее, лицемерно прятали. И вот взрыв! Всех сдерживал только страх наказания. Теперь его нет. Радостные кваки уезжают из автоцентров на новеньких авто… Бегут из «Макдоналдсов» с подносами, с которых сыпятся бургеры… Вывозят из «Икеи» мебель… Пусть и тяжело идти, пусть и вязнут ноги по колено в смеси грязи, воды и крови. Персонал разбежался или сам грабит. Кто не сориентировался – лежит на прилавке с пробитой башкой, кровавые сопли из переломанного носа пускает… Пируй, Монреаль! Ликуй, блудник! Наконец-то ты дорвался до всего того великолепия, которым дразнят тебя избранные… горстка обитателей горы Монт-Рояль. Да, Монт-Рояль! Я как раз туда и еду. Пометавшись, как крыса, по кольцевым и развязкам, вспоминаю слова Малыша Дауна. Терять нечего! Едем на Монт-Рояль! Кто не берет трубку, тем сообщение оставляю, так, мол, и так, надо на гору… Монт-Рояль. Ребята, я был не прав, а Малыш Даун, кажется, не обманывал. Извините, ошибочка вышла! Жаль только, что никто уже моих сообщений не услышит. Я знаю, но из упрямства их оставляю. А вдруг… Вертолеты стрекочут все громче. Понимаю, что это за мной! Один завис, и оттуда громила в костюме свесился, с винтовкой… Мы как раз мимо Жан-Талон проносились. Я вдохнул, постарался глядеть в небо. Так хотелось умереть, глядя во что-нибудь… нейтральное, что ли. Тут-то сверху… из раны!.. вылетела молния. Прямо в вертолет! Бедный ублюдок кувыркнулся, а за ним и стрекоза механическая. Перемололи лопасти дурачка в крошево. Я в зеркало заднего вида заметил. Потом смотрел только вперед. Вода прибывала. Гора Монт-Рояль горела. Чернь ликовала в домах миллионеров… Руки садовых гномов были обагрены кровью… Женщин насиловали, а детям разбивали головы о кирпичную кладку, стилизованную под новоанглийскую. Кого-то вешали на башенках. Это беднота и иммигранты, ликуя, брали свое. Я не хотел этого видеть. Ехал, стараясь глядеть только вперед. В конце концов, что мне за дело было до этих ублюдков. Они ненавидели друг друга, когда этот мир жил. Сейчас, на краю его гибели, они дали выход чувствам. Они лицемерили… лгали друг другу… Прятали животную ненависть под ничего не значащими словами про высокий уровень жизнь, интеграцию, разделение ценностей и здоровую частную инициативу, про везение, в конце концов… Но никто в это не верил. Ни богатые, ни бедные. Все знают, что система всегда и везде несправедлива и построена на чужой крови. Ты насилуешь, или насилуют тебя. Вот и все. Все знали, что так есть, и болтали о чем-то другом. Так дядюшка-педофил, уже налегая на сиротку… – уже засовывая… – продолжает рассказывать ей сказку Андерсена. Все вынуждены притворяться. Как муж и жена, которые ненавидят друг друга, но живут вместе «ради детей». В роли «детей» у бедных и богатых выступал хрупкий социальный мир. Ну еще и плеть в спальной – полиция Монреаля в клоунских штанах, но все же с настоящими пистолетами. И вот необходимость лицемерить, врать отпала. Детишки выросли и уехали в колледж. Пора браться за топоры и крысиный яд в подвале! И так – везде! Радио то затихает, то вновь кричит. Лондон уже почти затоплен, население грабит Сити. Лос-Анджелес пылает. В Москве – погромы и столкновения. В Нью-Йорке не осталось ни одного целого супермаркета. В Париже – массовые изнасилования в пригородах. Отстрелы, бойня… Так что лицемерные кваки, с их болтовней про дружелюбие, оказались в чем-то правы. Даже сейчас, во время массовых грабежей, бесчинств и убийств, Монреаль оставался городом с одним из самых низких индексов насилия в мире. Лавируя между домами – автобус ехал все медленнее и вода все прибывала – я забрался так высоко, как мог. После пробирался пешком. Точнее, вплавь. Иногда в потоке попадалось бревно… или уже раздувшийся труп. Успел вздуться, значит, погромы идут с самого начала дождя, понял я! Как обычно, проспал все интересное. Подгребая ногами и держась за трупы, как за плоты, я двигался к цели. Это была вершина. Гора Монт-Рояль, где я очутился примерно к обеду. Один! Никто туда не стремился, никакой поживы здесь нет. Обзорная площадка, и все! Так что я, добравшись до флагштока с полотнищем Квебека, уселся и стал смотреть на город, который терзали вода и огонь, ядовитые жабы и всадники на белых конях, тучи странных насекомых… глад… мор… Я не жалел, что, похоже, конец мой близок. На фоне общей катастрофы – а я уже все понял, и никакими сомнениями в том, что происходит, не терзался… – я лишь жалел, что так и не понял Малыша Дауна. Поверил ему так поздно. Моя горечь теряла вкус. Я жалел лишь, что рядом нет тех, чьи руки я бы мог сжать перед тем, как девятый вал смоет нас всех с лица Земли. Странное оцепенение напало на меня. Я сидел, упершись спиной во флагшток, и смотрел, как вода слизывает с лица Земли пожары и страдания, несправедливость и насилие, ненависть и вражду. Суровый лекарь, Потоп мирил всех. Силой. Ветер стих, хотя дождь все шел и шел, удивительно теплый. Наверное, потому, что он был из крови! Но я не испытывал отвращения, просто устал. Даже задремал… словно в машине. Не испугался, когда рядом на грязь кто-то задницей шлепнулся. Лаврил! Это она… А вместе с ней и Джудит! Бледные девчонки, ничего не говоря, сели по обе стороны от меня и прижались. Я хотел что-то сказать, но Аврил дала понять, что ничего говорить не нужно, добавив, что Малыш Даун сказал ей, что я не поверю ему и даже его, Малыша Дауна, убью. Но он за это на меня зла не держит. Он так и просил передать. Сказал еще, что если они найдут меня на горе Монт-Рояль, то я спасен. И в таком случае мы обязательно увидимся, хоть он меня и не узнает. И что мне, мол, необязательно рассказывать ему, когда мы снова увидимся, обо всем, что между нами произошло. Достаточно будет просто сменить ему пеленку… жрать дать! И это будет в каком-то смысле он, но и в каком-то – уже не он. Так что нечего будет и извиняться! Еще просил позаботиться о детях Лаврил и Джудит. Да, сучка тоже залетела! От кого? А какая разница?! Верно, девчонки… Дождь усилился, и крики из Даун-Тауна – только сейчас я понял, в чью честь был построен этот город… сердцевина его. Джудит и Лаврил молча обняли меня. Я поцеловал сначала одну, потом другую. Потом смотрел, как они целуются. Мы занялись любовью – мир погибал, больше ничего не оставалось – и в момент кульминации замерли скульптурой из грязи на вершине горы Монт-Рояль. Символ многонациональной, так ее, Канады. Ее последние три жителя. Англичанка Лаврил, француженка Джудит и я, вечный бродяга, иммигрант… на фоне призраков индейцев, которые вымерли. Три грязные, мятые лилии на сером небе Квебека.
