Сквозь темноту пробился к ней детский плач, и Агнешка вспомнила, что у нее есть ее собственный князь, который требует свою единственную слугу к себе.
И проснулась.
Мирогнев захлебывался плачем. Бородатый возчик Славко сидел на краю постели и держал Агнешку за руки, которыми она продолжала комкать в нескольких местах прорванное одеяло.
— Сон. Все сон. Никак я не достану, чтоб тебе хоть часок поспать без страха. Руки пока еще не сильны. Полежи, Ханна, дитенка принесу, — проговорил бородач тихо.
Агнешка не знала, куда деваться от стыда. Сколько уж раз она просыпалась вот так, с криком, и каждый раз оказывался рядом или бородач-манус, или мальчишка-певец, чтобы вытащить ее из лап страшного сна.
Первую ночь и Агнешка, и Мирогнев пролежала в забытьи. Холод отпускал медленно, до крика скручивая тело, но манус без устали разрабатывал едва проснувшиеся пальцы, заставляя магические искорки пробиваться к сознанию лекарки, пока она наконец не очнулась. Чудно это было — словно вернулась в изломанные топью руки мануса не простая сила, а особая, которой по плечу пробить щит колдовской вокруг Бялы.
— Чей ребенок, Ханна? — спросил манус, и в глазах его плясал страх.
— Князь знает, где мы? — спросила она тихо.
— Умер князь, посвящая сына Землице. Чьего ребенка я прячу, Ханна? — требовал ответа манус.
— Как умер?
— Сказывают, проклятье небово кто-то наслал на него через ребенка. Врут, верно. Какой темный маг решился бы сунуться в Черну при таком-то правителе…
Агнешка знала такого мага. Сама видела, как убил гадину Владислав. А все же сумела, отомстила Надзея. Агнешка закрыла лицо руками и заплакала, не зная сама, о чем плачет: о том ли, что не успел князь отыскать средство от радужного ока, о сироте ли наследнике или о самом Владиславе Чернском.
— Так чей ребенок, Ханна? — схватил ее за плечи манус. — Оставаться ли нам в доме или бежать надо? Искать его станут?
— Мой это ребенок, — всхлипнула Агнешка. — Не станет никто его искать.
— Откуда твой? Ты на сносях не ходила… — засомневался Борислав, но Агнешка только усмехнулась. С ее-то просторным черным одеянием могла она скрыть, что носит ребенка. Мирогнев родился таким маленьким, что немудрено было поверить, что скрыла свою тяжесть повитуха, а от страха, что замучают ее за то, что княгиню не спасла, и родила.
— Ладно, так и стану сказывать, если кто спросит. Твой ребенок. Хочешь, отцом назовусь ему?
Агнешка слабо улыбнулась, глядя, как решительно задрал подбородок бывший возчик.
— Куда тебе, дяденька, чужое дитя? А мне к позору не привыкать.
Но Славке, знать, понравилась мысль. Он подал Агнешке младенца, присел рядом.
— А что тебе думать? К чему стыдобиться, если я скажу, что давно ты моя жена перед Землицей, только в храм не ходили, не оглашались, потому как жива моя Наталка и не желает отпустить меня вольным. Я всегда сына хотел, вот и послала Землица, откуда не ждал. И Дорофейку возьмем. Я добрый — прислугу спроси, и то, что руки мои ты оживила, вовек не забуду. А встретишь кого, отпущу, не думай…
— Хороший ты человек, Борислав Мировидович. — Агнешка коснулась лбом плеча мануса.
На его зов да на Дорофейкино пение и выходила она раз за разом из кошмара.
Значит, признала Землица ее право зваться матерью Мирогнева. На второй день пришло молоко в грудь, и Агнешка стала сама кормить сына.
Может, холод, может, встреча с мертвой ведьмой, а может, заклинанье, которым хотела мать от них с братом избавиться, оставило след на мальчике, только левая ручка словно онемела от локтя до пальчиков, оставшись неподвижной, зажатой в кулак. Сколько ни втирала в кожу сына травы Агнешка, сколько ни колдовал манус Борислав, ничто не помогало.
На третий день, едва начав подниматься с постели, Агнешка попросила отвести ее на могилу князя. Верно, похоронили их вместе с женой, но отчего-то казалось, что сумеет она, приникнув к холмику его могилы, услышать его, сердцем услышать, чтоб перестало тянуть и звать туда, куда не дотянуться обычному человеку.
Мог лекарство от топи найти другой, другой мог заменить наследнику отца и мать, только для Агнешки — она поняла это, едва приложила сына к груди, — в мире без князя Влада словно стало недоставать чего-то очень важного. Ощущения покоя и справедливой силы.
Но отказала темная ведьма князю даже в праве на могильный холм. Исчез, истаял без следа Владислав Чернский.
Через неделю, когда отсудачили о смерти князя, отплакали по красавице-княгине, Агнешка и Борислав решились посвятить Мирогнева Землице.
Жаль было расставаться с черным одеянием словницы Ханны, да только все привыкли видеть лекарку такой — черной, мрачной, а сними она черное — верно, и не признать…
Глава 74
…в пестрой крестьянской юбке, в белой кофте со строчеными рукавами, поверх которой надела девчонка отороченную лисой душегрейку. Волосы цвета червонного золота убрала в две косы вокруг головы, а все видно, что не степенная баба, а молодка: носик остренький, глазки бойкие, с искоркой.
Не пригляделся бы старый словник, кого это себе в хозяйки взял бывший возчик Борислав, и не узнал бы в этой шустрой молодой матери лекарку Ханну. Да только хорошо умел смотреть Болюсь, потому и нашел себе лучшее место для того, чтобы поглядеть на народ — паперть у храма.
Многие после гибели князя приходили помолиться за Черну и ее нового господина.
Словника немногие в Черне знали — всю зиму провел он на башне, не успел примелькаться, в отличие от книжника Конрада, потому решили они, что старик станет слушать да воровать, а книжник сидеть тихо в подвале князевом и думать, как топь извести и Владислава воротить.
В том, что вернуть его можно, Болюсь не сомневался, да только не мог понять, как связано колечко, что дал князь, умирая, книжнику, и то, что кликал он лекарку Ханну. По волоску разобрал и обратно переплел книжник колечко и нашел среди рыжих волос один черный, цвета воронова крыла. Показал старому словнику, а тот едва коснулся, тотчас провалился в видение, от которого до сих пор тряслись у старика руки. Увидел он на поле великие полки и черного всадника, что бил воинов насмерть, не получая отповеди. Да только заглянула в лицо словнику радуга, погрозила пальцем Безносая…
Когда открыл глаза Болюсь, Конрад сидел при нем, растяпив ошарашенно рот, да тер лоб, словно не мог уместить в голове, что такое возможно.
— Что? Что я сказал? — спросил встревоженно словник.
— Что Владислава мы воротить можем. С того света вытащить. Не у Землицы он, а у сестры ее в царстве смертном. Уцепился за волос этот, что я из колечка выпутал, и держится. И если отыщем того, кому волос принадлежит, можем Владислава в тело этого человека вытащить. Вернуть.
— Так-таки и позволит нам этот чернявый в его тело Владислава Радомировича вызвать, — буркнул словник, поднимаясь.
