— Этак ты встречаешь гостей, Милош? Под самыми стенами Скравека разбойнички у тебя шалят, а ты и охрану не выставил.
Войцех не станет юлить, сразу правду-матку рубит. Уж таковы все они в Дальней Гати. Вот и отправил мальчишку учиться у Казимежа-лиса хитрости. Выучил на свою голову — выловили мальчишку из-подо льда, из холодной глубокой Бялы.
— Да времена нынче какие, батюшка Войцех, девкам моим сколько приданого надо, и то никто не берет. Ни денежки лишней охрану нанять. По зиме снег оборонял, да теперь уж придется подтянуть пояс да выйти в лес на охоту. Сгину, никто не заплачет. Избавится Чернец от бяломястовны да возьмет к себе одну из моих дур — вот уж и Скравек мой под пятой у Владислава Радомировича.
С удовольствием заметил Милош, как налилась багровым шея Войцеха при упоминании бяломястовны…
Глава 47
Какова была лебедушка белая, красота колдовская, как голову кружила Тадеушу. Много ли времени прошло, а уж и не осталось и следа от красоты да юности.
Баба. Страшная, отечная, словно вымоченное яблоко. Вот какова стала бяломястовна Эльжбета.
Глядела на нее Надзея день ото дня и думала: силен ты, Чернец, поганить то, к чему рука твоя проклятая коснется. Скольких сгубил, а сам все живешь, властвуешь.
Надзея поднесла к губам княгини склянку с настоем, что приготовила лекарка. Эльжбета скривилась, но выпила, отерла губки белым платочком. Вспотела она в душегрее, раскраснелась, и дух от ее располневшего тела шел тошнотворный, тяжелый, так что Надзея незаметно отвернулась, чтоб отдышаться.
«Да в конце концов, — подумала она про себя. — Разве для того я нанималась, чтоб дуру эту рыхлую на гулянье по саду одевать? Пусть Ханна с ней возится».
— Ханна!
Лекарка явилась тотчас. Бесшумная, кроткая, как овца на выгоне, да какая-то бледная, хоть мордою по стенам черти. Руки трясутся, глаза в половину лица — напуганные.
— Что это с тобой, словница Ханна? Никак небову тварь увидала, — съязвила Надзея.
— Собака меня напугала, — ответила Ханна спокойно. Уж и руки не трясутся, и подбородок задран в небо. Гордячка.
— Вот уж нежна ты, матушка, всякой брехливой суки бояться, — усмехнулась Эльжбета.
— Да сука-то брехает, да не укусит, — не меняя спокойного, безмятежного тона ответила Ханна. Только глаза сверкнули. — А вот кобелей я, княгиня, и правда боюсь.
— То-то вокруг тебя кобели так и вьются, — тяжко дыша, зашипела на нее Эльжбета. — Верно, на страх идут. А ну, помоги мне подняться, душегрейку поправь.
Ханна подняла княгиню с постели, принялась хлопотать вокруг нее.
Кругла стала княгиня. В двери пройдет ли. Того гляди родить ей, вот и бесится, злится. Сама знает, что нужна она Чернцу, пока дитя носит, а как родит — кто знает, что может приключиться.
— Что вам всем в этом саду проклятом? — не унималась Эльжбета. — Только что и выгнал цветочки по холоду супруг, да что мне с тех цветочков. Выставился, силу показал. Скука смертная.
— Не зови, матушка Эльжбета, Безносую. Скоро срок тебе, некстати такую гостью на порог звать, — спокойно попросила Ханна.
Надзея усмехнулась, когда княгиня схватила лекарку за черный платок и дернула к себе, поставив лицом к лицу:
— Не тебе мне о сроке напоминать, паскуда. Подстилка княжеская. И так ты мне хуже сторожа. Нагляделась я за зиму на ваши глупые рожи.
Эльжбета выпустила платок Ханны, отвернулась, спрятала лицо в ладони.
— Тошно от вас, вороны проклятые. Тоска.
— Так, может, уж на базар скоморохи приехали, — предложила Надзея. — Или сказитель какой. А может, словник шатер свой притащил, мы бы и позвали…
— Да хоть бы и ветра лысого, лишь бы не с вами, падальщицами, в одном дому, — скривилась Эльжбета.
— Вот и славно, — раздалось из дверей. Княгиня Агата вошла, и показалось на мгновение Надзее, что будто бы выше стала она ростом, крепче статью. Словно кто вдохнул жизнь в поблекшую за зиму старую княгиню. Да какую старую — моложе Владислава Чернского была матушка Эльжбеты.
— Что ж ты славного углядела? — капризно бросила матери княгиня.
— Певца я для твоего развлечения привела. Да сказителя. На кухне кормят. Как нагуляешься, станем песни слушать.
Глава 48
— Старые это песни, мил человек. Я не я, да кобыла не моя. Не ездил, говоришь, со мной в Бялое?
Владислав потянул еще раз за колдовскую петлю, проверил, крепко ли сидит на мысленном его заклятье, как на крючке, бородатый гость.
— И не видел, как разбойнички твои меня и Игора моего едва не зарезали?
— Не ездил, княже. Не… видел.
Говорил возчик медленно, тягуче, словно в полусне.
— Не могли они… тебя резать.
— А кого? — Владислав медленно потянул мысленную ниточку. Выскочили, словно бусинки, капельки воспоминаний. Вот и косматый закраец, которого Игор убил, вот и разбойнички с железными ножами, играют, забавятся, готовятся на дело идти. Услышал, как сквозь воду: «Так кто поедет куме пособить?»
— Конрада-книжника, — вяло пробормотал возчик.
— Этак ты на милость мою ответил, Славко? — шепнул Влад, задумавшись о своем, но околдованный возчик принял это за вопрос и забубнил:
— Думал я, выбросил ты меня. Наталка выгнала, к отцу убежала, все словами называла злыми — и уродом, и проклятым, и мертвяком. Как с такими руками в дому сидеть тяжко, а выйти — смеются или жалеют. Не знаешь, что больнее. Не стал я дожидаться, пока в петлю полезу. Гневался я на тебя, князь, крепко. Что взял силу мою, забрал, топи отдал, а потом и забыл. Ушел я в лес. Думал, найду сук покрепче, да на нем и удавлюсь, да только набрел на Лесной город. Много там злых, недовольных, тех, кому Черна под твоей жесткой рукой не в радость. Не на базаре промыслить, что плохо лежит, ни дома обнести, ни девку облапать… Многие думали, что топью ты повелеваешь. И сам я так думал.
— Вот оно как? — Князь потрепал возчика по чубарой голове. Не хотел жалеть, не к лицу мужику жалоститься, а все-таки пожалел. — В тот же день, что из лесу тебя привезли, золота я твоей женушке дал. Все посылал о тебе узнать. А вот оно как было. Знал бы, давно перед тобою повинился. Что не проверил сам, не пришел. И уж винился, когда поехали мы с тобой по башням, да, получается, не тому кланялся… Не знаешь сам-то, кто вместо тебя тогда со мною поехал?
Князь задумался. Много тогда наговорил он в пути возчику — думал, со своим гербовым слугой говорит, а, выходит, доверился липовой словнице.
— Не знаю, князь. Стряпуха опоила. Ханна. Три дня проспал без просыпу.
Улыбнулся невольно Влад, услышав имя, и тотчас нахмурился. Так вот какова ты, Бяла. Сколько всего умеешь, что и высшему магу не по силам. Чужой облик украла, вроде и молчала, а сколько всего выведала. И взятки гладки — не отыскать тебя в памяти бывшего мануса. Ловко след замела, лиса чернорясая. Рыжая…
