С тех пор я время от времени с ними встречалась, если в городе мне выпадал свободный воскресный вечер. Я смотрела, как они обдирают штукатурку и обнаруживают первоначальные карнизы и фальшивый порфир — брызги краски на темно-розовой стене. Всякий раз, заходя к ним в гости, я бывала тронута: как же счастливы они вместе после стольких лет! Немного было у меня в этом других таких образцов. Два человека вместе творят время собственной жизни, их как-то защищает любовь, историю они сознают, но она их не изуродовала. И уж так они мне оба нравились, хотя кем-то большим, нежели просто знакомыми, я б их не сочла. Но теперь о них вспомнила. И когда я отправила осторожную эсэмэску со ступенек Западной 10-й, ответ прилетел немедленно, типично щедрый: к ужину я уже была у них, ела лучше, чем когда-либо и близко у Эйми. Вкусную и пикантную, полную жиров, поджаренную на сковороде еду. Постель мне устроили в одной из незанятых комнат, и я поняла, что они — как любовно предвзятые родители: как бы ни излагала я им свою горестную повесть, они отказывались считать, что я виновата хоть в малой ее части. По их мнению, это я должна была сердиться, виновата во всем только Эйми, а я — ни в чем, и я ушла в свою прекрасную комнату с деревянными панелями, успокоенная этим видением через розовые очки.
Я не сердилась, пока наутро Джуди не прислала мне соглашение о неразглашении. Я смотрела на ″.пдф″ куска бумаги, который, должно быть, подписала в двадцать три года, хотя не помнила вообще, что сделала это. По его несгибаемым условиям, все, что выходило из моих уст, больше мне не принадлежало — ни мои замыслы, ни мнения, ни чувства, даже мои воспоминания. Все это теперь было ее. Все, что случилось в моей жизни за последние десять лет, принадлежало ей. Ярость вскипела во мне мгновенно: мне захотелось сжечь ее дом. Но все, что нужно для того, чтобы сжечь кому-нибудь дом в наши дни, уже у тебя в руке. Все и было в моих руках — мне даже не нужно было выбираться из постели. Я завела анонимный профиль, выбрала сайт сплетен, который она ненавидела больше всего, написала электронное письмо, в котором привела все, что мне известно о маленькой Санкофе, приложила снимок ее «сертификата об удочерении», нажала на кнопку «отправить». Удовлетворенная, спустилась к завтраку, рассчитывая, полагаю, на триумфальный прием героя. Но когда я рассказала своим друзьям о том, что сделала, — и о том, что, как я полагала, это значило, — лицо Джеймса стало таким же суровым, как у статуи святого Мориса в вестибюле, а Дэррил снял очки, сел и заморгал, уставившись в сосновый обеденный стол. Он сказал мне, что надеется, я понимаю, насколько сильно за такое короткое время они с Джеймсом меня полюбили — и вот потому, что они меня любят, они могут сказать мне правду: мое электронное письмо означает лишь одно — я по-прежнему еще очень молода.
Десять
Они разбили лагерь у бурого особняка Трейси. Два дня спустя — к моему стыду — они стучались в двери дома Джеймса и Дэррила. Но эту часть организовала Джуди, не называя имен: незаконная любовная интрижка, «мстительный бывший сотрудник»… Джуди родом была из совершенно другой эпохи, когда слив без имен и оставался безымянным и новость можно было контролировать. Мое имя они узнали через несколько часов, а вскоре после — и где я нахожусь, бог знает как. Возможно, Трейси права: может быть, нас и впрямь все время отслеживают через наши телефоны. Я не вылезала из постели, Джеймс приносил мне чашки чаю и открывал и закрывал дверь перед настырным репортером, а мы с Дэррилом день напролет смотрели, как меняется погода, у нас на глазах, у меня в ноутбуке. Не делая ничего радикально иного, не предпринимая вообще никаких действий, я превращалась из мишурной, завистливой подручной Джуди в дерзкого Народного Обличителя — и все это за несколько часов. Перезагрузка, перезагрузка. Втягивает. Позвонила мать, и не успела я даже спросить, как у нее дела, сказала:
— Алан показал мне в компьютере, и я думаю, что это по-настоящему храбрый поступок. Знаешь, ты же всегда была трусовата, я не в смысле — трусиха, но немного робкая. Это я виновата, я слишком тебя оберегала, вероятно, потакала тебе. А тут я увидела первое что-то по-настоящему храброе, и я очень тобой горжусь! — Кто такой Алан? Говорила она местами неразборчиво и как-то по-чужому, слышалось больше фальшивого шика, чем я привыкла с ней. Я бодренько осведомилась о ее здоровье. Она ничего не выдала — немного простыла, но это уже прошло, — и, хотя я точно знала, что она мне лжет, тон у нее был столь непреклонный, что в этом ощущалась правда. Я дала ей слово: как только вернусь в Англию, тут же ее навещу, — и она сказала: — Да-да, конечно, навестишь, — с гораздо меньшей убежденностью, чем говорила что-либо прежде.
Следующий звонок был от Джуди. Она спросила, не хочу ли я убраться. У нее для меня уже есть билет, на «красноглазый» сегодня вечером. На том конце меня будет ждать квартира, где я могу пожить несколько суток, возле крикетного стадиона «Лордз», пока шумиха не утихнет. Я попробовала сказать ей спасибо. Она хохотнула тюленем, как обычно.
— Ты что же, думаешь, я это ради тебя это делаю? Да что вообще за хуйня у тебя в голове?
— Ладно, Джуди, я уже сказала, что билет приму.
— Очень любезно с твоей стороны, солнышко. После той горы говна, что ты для меня наложила.
— А что с Ламином?
— А что с Ламином?
— Он же должен приехать в Англию. Вы не можете просто…
— Ты смехотворна.
Телефон наглухо смолк.
После того как село солнце и последний человек ушел с крыльца, я оставила свои коробки у Джеймса и Дэррила и поймала на Леннокс такси. Шофер был такого же густого оттенка кожи, что и Хава, с каким-то соответственным именем, а я пребывала в таком состоянии, что во всем видела знаки и символы. Я со всеми своими восторгами академа и случайным набором местных фактов склонилась к нему и спросила, откуда он. Оказался сенегальцем, но это меня не обескуражило: я без пауз протрещала весь тоннель через город аж до Джамэйки. Он то и дело колотил по рулю запястьем правой руки, вздыхал и хохотал.
— Значит, вы знаете, каково оно там, дома! Ох уж эта сельская жизнь! Нелегкая она, но такой жизни мне тут не хватает! Но, сестренка, надо ж было к нам в гости зайти! Прямо по дороге бы и дошла!
— Вообще-то тот друг, о котором я вам рассказывала, — произнесла я, отрывая взгляд от своего экрана, — ну, из Сенегала? Мы договорились с ним встретиться, я ему только что сообщение отправила. — Я подавила в себе позыв рассказать этому совсем постороннему человеку о том, что я, от щедрот своих, сама заплатила за билет Ламина.
— О, славно, славно. Лондон лучше? Приятней, чем тут?
— Там иначе.
— Я тут уже двадцать восемь лет. Тут все так напряжно, чтоб здесь выжить, нужно быть очень злым, только этой злостью и живешь… это чересчур.
Мы уже въезжали в Джей-Эф-Кей, и когда я попробовала дать ему чаевые, он вернул.
— Спасибо, что побывали у меня в стране, — сказал он, забыв, что я в ней так и не побывала.
Одиннадцать
Теперь всем известно, кто ты на самом деле.
