Вот так оно и было: сюрреалистическая смесь личной мести, болезненной памяти, резкого политического протеста и жалоб местного жителя. Я заметила, что чем больше недель проходило, тем длиннее эти письма становились: начиналось все с абзаца-двух, а дошло до тысячи тысяч слов. В самых недавних вновь всплыли некоторые фантазии конспирологического мышления, какие я помнила десятью годами ранее — по духу, если не в букве. Ящеры, правда, не возникали: теперь свое подавление пережила тайная баварская секта XVIII века и работала в сегодняшнем мире, среди членов ее — множество могущественных и знаменитых черных — в сговоре с белыми элитами и евреями, — и Трейси все это очень глубоко изучала и ее все больше убеждало, что и моя мать могла оказаться инструментом этих людей, незначительным, но опасным — ей удалось проникнуть в самое сердце британского правительства.
Сразу после полудня я дочитала последнее электронное письмо, надела пальто, прошла по дороге и дождалась автобуса № 52. Сошла у Брондзбёри-Парка, прошла по всей Крайстчёрч-авеню, добралась до жилмассива Трейси, поднялась по лестнице и позвонила в дверь. Должно быть, она уже стояла в коридоре, потому что дверь мне открылась сразу: она предстала передо мной с четырех- или пятимесячным младенцем на бедре, который отвернулся от меня. Из-за ее спины я слышала других детей — они спорили — и телевизор на максимальной громкости. Не знаю, чего я ожидала, но передо мной стояла встревоженная, отяжелевшая женщина средних лет в штанах от махровой пижамы, домашних тапочках и черной толстовке, на которой было написано только одно слово: «ПОВИНУЙСЯ». Я выглядела намного моложе.
— Это ты, — сказала она. И защитно прикрыла рукой затылок младенца.
— Трейси, нам нужно поговорить.
— МАМ! — завопил изнутри голос. — КТО ТАМ?
— Ага, ну так я обед сейчас готовлю?
— Моя мать при смерти, — сказала я — ко мне непроизвольно вернулась старая детская привычка преувеличивать, — и тебе надо прекратить то, что ты…
Тут в дверь высунули головы двое других детей и уставились на меня. Девочка выглядела белой, с волнистыми каштановыми волосами и глазами зелеными, как море. У мальчика цвет кожи был как у Трейси и пружинистое афро, но на нее он не особо смахивал: вероятно, скорее пошел в отца. Девочка-младенец была гораздо темнее всех нас, и когда повернула ко мне личико, я увидела, что она — копия Трейси и невероятно красива. Но такими были все они.
— Можно войти?
Она не ответила. Только вздохнула, ногой в тапке распахнула дверь пошире, и я прошла за нею в квартиру.
— Ты кто, ты кто, ты кто? — спросила у меня маленькая девочка, и не успела я ответить, как она вложила мне в руку свою ручонку. Пока мы шли через гостиную, я заметила, что своим приходом прервала просмотр «Южной Пацифики»
[201]. Деталь эта меня тронула, и мне стало трудно удерживать в уме ту озлобленную Трейси из электронных писем или Трейси, которая десятью годами раньше подсунула мне под дверь то письмо. Я знала ту Трейси, которая могла весь день потратить на «Южную Пацифику», — и эту девочку я любила. — Тебе нравится? — спросила меня ее дочь, и когда я ответила, что да, она потянула меня за руку, пока я не уселась на диван между нею и ее старшим братом, который не отрывался от игры в телефоне. Я прошагала по Брондзбёри-парку, полная праведной ярости, но теперь казалось совершенно возможным, что я просто могу сидеть на диване и проводить день за просмотром «Южной Пацифики», держа за ручку маленькую девочку. Я спросила, как ее зовут.
— Мариа Мими Алиша Шантелль!
— Ее звать Жени, — сказал мальчишка, не поднимая головы. Мне показалось, что ему восемь, а Жени — пять или шесть.
— А тебя как? — спросила я, и меня саму несколько повело от того, что я услышала в себе голос своей матери, когда она разговаривала со всеми детьми, сколько бы лет им ни было, так, словно они едва соображают.
— Меня звать Бо! — ответил он, подражая моей же интонации, и натужно расхохотался — смех его был чистой Трейси. — А что у вас за дела, мисс женщина? Вы из Отдела соцобеспечения?
— Нет, я… подруга твоей мамы. Мы вместе росли.
— Хм-м-м, ну, может, — произнес он так, словно прошлое было гипотезой, которую можно принять или отвергнуть. Он вновь занялся своей игрой. — Но я вас раньше никогда не видел, поэтому ЗАПОДОЗРИЛ.
— Вот этот кусочек — «Счастливый разговор»!
[202] — в восторге сказала Жени, показывая на экран, и я ответила:
— Да, но мне нужно поговорить с твоей мамой, — хотя все во мне хотело остаться на диване и держать ее горячую ручку, ощущать, как мне в ногу нечаянно упирается колено Бо.
— Ладно, только как поговоришь, сразу приходи обратно!
Она громыхала на кухне с маленькой дочкой на бедре и не остановилась, когда я вошла.
— Отличные детки. — Я поймала себя на том, что говорю это, а она меж тем складывала тарелки и собирала приборы. — Милые такие — и сообразительные.
Она открыла духовку — дверца едва не царапнула по стене напротив.
— Что готовишь?
Она вновь захлопнула дверцу и, спиной ко мне, переместила ребенка на другое бедро. Все тут было не так: это я выглядела угодливой, я извинялась, а она была праведно права. Сама квартира, казалось, вытягивает из меня эту покорную роль. На сцене жизни Трейси иная мне и не предназначалась.
— Мне правда очень нужно с тобой поговорить, — снова сказала я.
Она развернулась. Лицо она теперь надела соответствующее, как мы раньше выражались, но, перехватив взгляды друг дружки, мы обе улыбнулись — невольно, взаимной ухмылкой.
— Но мне даже не ржака, — сказала она, сгоняя ее с лица, — а если ты сюда пришла поржать, так лучше сразу уходи, потому что я не готова.
— Я пришла попросить тебя перестать преследовать мою мать.
— Вот как она это тебе представила!
— Трейси, я читала твои письма.
Она перенесла младенца на плечо и принялась подбрасывать ее и похлопывать ей по спине, снова и снова.
— Слушай, я в этом районе живу, — сказала она, — в отличие от тебя. Я вижу, что тут происходит. В парламенте могут болтать сколько влезет, но я тут, на земле, а твоя мать вроде как должна представлять эти улицы. Она что ни вечер по телевизору выступает, но ты видишь, как тут хоть что-нибудь меняется? У моего мальчика коэффициент интеллекта 130 — ничего? Его проверяли. У него СДВГ
[203], у него мозг так быстро работает, и ему каждый день скучно в этом сральнике. Ну да, он влипает в неприятности. Потому что ему скучно. А учителя эти считают, что его только и можно, что выгнать из школы!
