Позором покрыл себя князь Трубецкой. Пока войско Пожарского с трудом отбивало атаки, он спокойно стоял у Крымского моста, наблюдая бой с противоположного берега. Мало того, не разрешил ни отряду Пожарского в пятьсот сабель идти на помощь, ни своим казакам. Трубецкой рассчитывал, что оба войска – поляков и Пожарского – перебьют друг друга, а он добьёт остатки и станет победителем. Известно ведь, история пишется победителями, и тогда его фамилия будет вписана в анналы.
Михаил с Иваном Наумовым подъехали к Трубецкому. Князь выслушал их просьбу переправиться и помочь ополченцам высокомерно, с небрежением ответил:
– Я здесь главный, стойте здесь.
Михаил и Иван вернулись к своим отрядам. Михаил сразу сказал:
– Ты как хочешь, а Трубецкой мне не указ. Я воин, моё дело – в бою противника уничтожить. Я со своими людьми буду переправляться.
– Я тоже, – не раздумывая ответил Наумов.
Воеводы отдали ополченцам долгожданный приказ. Прямо на конях отряды вошли в воду. Река в этом месте не очень глубокая. Местами даже отмели. Вскоре кони уже выбрались на берег. На ополченцах одежда насквозь промокла. Но на это никто внимания не обращал. Было одно желание – резать ляхов. Михаил и Иван подождали, когда все ратники выберутся из воды. И – о чудо! Воодушевлённые порывом ополченцев, презревшие приказ Трубецкого, в реку кинулись четыре сотни казаков. Но это была меньшая часть войска Трубецкого.
Не сговаривались Иван и Михаил, а поначалу по двум параллельным переулкам ударили одновременно во фланг польской пехоте. Такая рубка пошла, какой Михаил не видел доселе. Ближайшего ляха он застрелил из пистолета, удачно угодив в голову. Тут же за саблю схватился. Тесно, у поляков строй, как и у немцев, плотный. Кони ополченцев всеми тушами напирают, валят ляхов под копыта. У Михаила и сабля и мундир в крови, рука с трудом удерживает скользящую от крови рукоять. У русских такая ненависть в глазах, такое бесстрашие боем, что дрогнули поляки. Спереди давит пехота Пожарского, с фланга правого всадники Михаила и Ивана. Удар свежих сил заставил поляков отойти к Поклонной горе.
Наступила ночь. Обе противоборствующие стороны приводили себя в порядок. Мылись, точили и отмывали от крови оружие, чистили коней, заряжали пушки и пищали. Только к полуночи забылись глубоким сном. А воеводам не до сна. Пан Ходкевич карту Москвы изучал, подсказчики из русских предателей указывали, каким путём к Кремлю пробиться легче. А Пожарский, Минин и воеводы совет устроили. Где враг пойдёт? Куда отряды ратников перебросить? Не вся армия Пожарского ещё подошла к Москве, и ополченцам приходилось туго, а князь был вынужден маневрировать силами. Ходкевич следующим днём, 23 августа, перевёл своё войско к Донскому монастырю, собираясь пробиться в Замоскворечье, а оттуда в Кремль. За кремлёвскими стенами можно отсидеться от любой рати – высоки, толсты, пушки есть и припасы. Тем более деревянный центр города уже выгорел, но по пожарищу с ратью и большим обозом продвигаться легче, можно идти несколькими колоннами.
Лазутчики сразу доложили Пожарскому, где обосновались поляки. Князь направил в Замоскворечье большие отряды Туренина и Лопаты-Пожарского. Ратники заняли оборону на валах Земляного города. Ещё один отряд ополченцев брод через реку напротив Остоженки. По этому броду конница Пожарского переправилась в Замоскворечье. Ходкевич пустил конные разъезды гусар для разведки. А куда ни ткнутся, везде видны русские. Разведку боем проводить рискованно, дозоры малы, рисковать не стали, но пану гетману доложили. Ходкевич бы рискнул прорваться войском на узком участке, да сдерживал огромный обоз. Он – как камень на шее. И не бросишь, там порох, провизия.
Поляки начали бой 24 августа, ударили по позициям князя Трубецкого. После ожесточённого боя прорвались, погнали казаков по Остоженке до Климентовского острожка, который несколько раз переходил из рук в руки. Обе стороны несли огромные потери. И поляки, и ополченцы оказались разъединены, разбросаны среди пожарищ и развалин Замоскворечья, были отрезаны от основных сил. Наконец поляки захватили Климентовский острожек. Гетман приказал обозу двигаться быстрым темпом, не жалеть лошадей. Но обоз растянулся на две версты, всё же четыре сотни возов с тяжёлой поклажей. Казаки обстреляли обоз и конвой из пищалей, напали на острог и конвой обоза. Почти весь полк венгерской пехоты погиб, перестал существовать как боевая единица. Ходкевич попытки отбить острожек более не предпринимал.
Сражение остановилось, обе стороны выдохлись. Поляки уже видят стены Кремля, колокольню Ивана Великого. Видит око, да зуб неймёт. Ходкевич решил отвести войско в лагерь. Оставаться среди пожарищ не рискнул, предположив, что русские могут ночью напасть, причём с любой стороны.
Для воина после дня тяжёлых боёв главное – поесть, подкрепиться, выспаться, ведь завтрашний день может случиться не менее напряжённым. Михаил отдыху ляхов решил помешать. Невыспавшийся, неотдохнувший ратник хуже соображает. Кинул клич среди своего отряда:
– Найдутся охотники до ночной вылазки?
Его воины тоже устали, после ужина отдохнули всего пару часов. Да нашлись два десятка самых безбашенных, удалых. За полночь, когда оба войска в глубокий сон погрузились, охраняемые дозорными, из русского лагеря выехали всадники. Михаил распорядился пищали не брать, в темноте прицелиться невозможно, только лишний вес таскать. Ночь лунная, тихо.
Польский дозор обнаружил себя сам – отблесками на шлемах, а ещё небольшим костром, что противоречило воинским традициям. Дозор должен нести службу скрытно, но ляхи подумать не могли, что русские решатся на вылазку.
Михаил приказал своим парням спешиться. Одного воина при конях оставил. Сам шёл впереди отряда, призвав соблюдать тишину. За деревьями, за кустами, подобрались близко, буквально десять шагов осталось. Поляки вели себя беспечно, переговаривались, один помешивал варево в котелке. Михаил заранее обговорил порядок действий. Встал, осторожно вытащил саблю из ножен, чтобы не зашелестела, подождал пару минут, дабы ратники тоже приготовились. А потом побежал к дозорным, без крика «ура», чтобы выгадать несколько секунд. Поляки отреагировали поздно. Несколько человек вскочили, схватились за сабли, а обнажить не успели, пали под ударами. Пяток оставшихся попытался отбиться, но безуспешно. Всё же отрядик Михаила имел фору в численности, внезапности нападения. Михаил цыкнул на своих:
– Тихо!
Прислушался. Из лагеря поляков никто не обеспокоился, хотя в ночной тишине звуки железа разносятся далеко. Видимо, после тяжёлого ратного дня спали крепко, надеясь на дозоры. Михаил посожалел, что с ним маленький отряд. Сейчас бы ударить со всей силой, то-то была бы бойня. Ни гусары, ни пехотинцы не спят в доспехах, и лошади в стороне от лагеря пасутся, иначе в навозе утонешь. Но и уйти, удовольствовавшись только вырезанным дозором, тоже не хотел.
К котелку, что на костре висел, уже примостился один из ополченцев, ложку из-за голенища сапога вытянул, зачерпнул варево. Подул на горячее, попробовал.
– Парни, вкусно! С мясом!
Ополченец поддел саблей дужку котелка, поставил его на траву.
