«О господи, сколько это будет продолжаться… не могу я больше видеть это… А она?! Держаться… Держаться», — приказал он себе.
Её тело сотрясали ужасные спазмы.
— Надюша, милая моя, я здесь, с тобой. Вот, возьми меня за руку.
— Уходи…
Но Богдан присел возле неё, взял тонюсенькие пальчики, похожие на карандаши, зажал в руках и, закрыв глаза, постарался представить, как его жизненная энергия переходит в Надю. Он представил, как серебряный поток его жизненных сил переливается из его рук в Надины. Надо же, чего только не привидится, если фантазия хорошо развита…
«Нет, Надя! Ты не можешь оставить меня тогда, когда я только нашёл тебя и понял, что нет никого ближе на свете. Господи, Мария Ивановна, Николай Гаврилович, прошу вас, помогите ей. Хотите, возьмите мою жизнь! Мамочка, я совсем не помню тебя, но я знаю, ты любила меня, потому что дала мне жизнь… помоги… спаси Надю…»
— Молодой человек, вам кто эта девушка? — врач прятал глаза.
— А что? Это разве важно?
— Да нет, просто хотел предупредить, вы уж готовьтесь …
— Не-е-ет!!!
— Я понимаю… но все-таки…
Богдан с ненавистью посмотрел на доктора.
«Интересно, почему я его ненавижу? Он старался, сделал всё, что мог… А я? Всё ли сделал я?»
— Знаете что? — молодой человек потянул врача из палаты. — Если вы говорите, что ей все равно уже ничего не поможет, почему бы всё-таки не попробовать пересадить ей мой костный мозг. Я напишу вам расписку.
Врач с сомнением посмотрел на Богдана.
— Ну пожалуйста! Я же жить не смогу, если буду думать, что мог попробовать спасти её и не сделал этого. Понимаете? И тогда будет две смерти вместо одной!
— Да, мы уж насмотрелись тут на… это… — развёл руками врач.
Кольцо отчаяния сжало грудь. Руки дрожали, голос звенел, но голова была ясной как никогда.
— Идите, она зовёт вас… Ладно, только я должен получить разрешение от главврача. Если он согласится, то операцию будем делаем часа через два. Подготовиться надо будет.
— Спасибо, доктор. Пожалуйста, уговорите его. Уговорите, пожалуйста…
Бледно-серое лицо сливалось с такой же бледно-серой подушкой. Впавшие щеки, посиневшие губы. Только глаза. Они всё ещё горели живым огнем.
— Надюша!
— Богдаш… — еле слышно прошелестела девушка, и Богдан скорее ощутил, что она назвала его по имени, чем услышал.
— Что, Наденька, я слушаю…
— Я ухожу…
— Нет… Через два часа тебе сделают такую операцию, после которой ты сразу почувствуешь себя лучше…
— Не перебивай меня… пожалуйста… у меня мало сил… Спасибо тебе, что ты со мной в мой… когда я… сейчас… — Надя наконец-то нашла нужное слово, — я хочу, чтобы ты был счастлив… Ты слышишь?
— Но я не могу быть счастливым без тебя! Наденька, понимаешь, это невозможно… — он опять взял её за руку и представил, как он отдаёт ей свою жизнь. — Потерпи, милая, ещё немножко потерпи… Только два часа…
«Почему? Я второй раз готов отдать свою жизнь, чтобы жил другой, любимый мною человек, но ничего не получается? Я продолжаю жить, а Надя умирает! И Иван Иванович! Я что, заколдованный?»
— Ты сможешь… ты будешь… я знаю… — шевелила губами Надя. — Мне сегодня опять Эйнштейн приснился… он гладил меня… целовал в лоб…
Богдан накрыл своими губами Надины губы. Они всё ещё были теплыми, несмотря на то, что посинели и казались безжизненными. Он провел по её губам языком, потом нежно прикусил нижнюю губу… с трудом оторвался…
— Эйнштейн — это хорошо, это очень хорошо, Надюш. Это значит, что мы справимся…
— Спой мне… про звезду… пожалуйста…
— Мне звезда упала на ладошку-у-у, — запел Богдан красивым глубоким баритоном чисто, с чувством. — Я её спросил: «Откуда ты-ы-ы-ы?» — «Дайте мне передохнуть немножко-о-о, я с такой летела высоты-ы-ы…»
— Главный дал добро, — прозвучало над ухом, — идите в манипуляционную, вас тоже подготовить надо.
— «Не смотрите, что не велика я, я умею делать много дее-е-ел…» — допел Богдан.
— Ну что скажешь?
— А что тут скажешь… Она моя. А ты чего это мужчиной вырядилась?
— Хочу соблазнить тебя.
Элегантный, в белоснежной рубашке, до блеска начищенных модных туфлях, таксидо и бабочке, очень пожилой стройный мужчина протянул руку красивой женщине в изысканном, без всяких украшений чёрном платье.
— Ты же знаешь, это невозможно.
— Ну почему же, не бывает правил без исключений, — он откинул назад прядь белых волос, спадающих на лоб, — да ты и сама, по-моему, хотела бы узнать, что могло бы быть дальше… Потанцуем?
— Почему бы и нет… Ты так редко стараешься угодить мне. Воспользуюсь моментом, — тонкий пальчик заправил идеально расчесанные волосы цвета тёмного шоколада за ухо.
Зазвучала музыка: парара-пара-рам…
— Танго!?
— А что ж ещё?
Пожилой щёголь подхватил красавицу за талию, страстно прижал к себе, заглянул в холодные голубые глаза своими зелёными.
Пам-пам-пам-пам… пара-ра-ра-ра… пам-пам-пам-пам…
Голова — резко вправо. Прижался к гладкой холодной щеке.
Раз, два, три, четыре — подтянулись, резкий поворот влево.
«Пам-пам-пам-пам…»
Помнишь Коперника? Молодой же ещё был. Учёный, мог бы много полезных для человечества открытий сделать. А в 1829 году, когда я просил отдать мне душу Грибоедова? Писатель, композитор, талантливый человек. Или из современных — Высоцкий… Владимир…
Пам-пам-пам-пам…
Мужчина легко повернул даму, ловко подхватил её талию правой рукой, положив на спину, наклонился над ней в грациозном движении.
— Что ты этим хочешь сказать? — она почувствовала на своём лице его горячее дыхание.
— Давай дадим шанс.
— Если честно, то мне тоже интересно, но лейкемия…
Он резко поднял её, блеснув изумительной улыбкой.
— О! Нет никого могущественнее тебя… Ты же можешь все.
— Да ладно льстить-то.
Волосы каштановым фонтаном метались справа налево и назад. Шаги лёгкие, движения грациозные. Если бы кто-то видел эту странную пару, танцующую аргентинский танец страсти, то решил бы, что это победители каких-нибудь международных конкурсов бального танца. Но они не были победителями. А если точнее, они не были победителями конкурсов танцев.
