— Вера Ивановна, а можно я радио погромче сделаю?
— А зачем тебе радио? Я сама тебе сегодня буду и радио, и телевизор, — загоготала именинница.
— А мы потом выключим. Просто в семнадцать ноль пять поздравление передавать будут.
— Поздравление? Кому поздравление? Мне? От кого? — оживилась именинница.
— Конечно вам, дорогая Вера Ивановна, — Надя не стала ничего скрывать, она знала, что хозяйка давно обо всём догадалась и просто ведёт свою, одной ей понятную игру.
— Ну, раз мне, тогда давай послушаем. Открывай своё шампанское и садись, голодная небось.
Передача началась с коллективных поздравлений, потом поздравили члена правления местного банка, потом директора магазина… Каждый раз перед началом очередного поздравления пронафталиненная хозяйка поднимала на Надю ожидающе молящие глаза: сейчас?
«Она думает, что это от дочек, — вдруг догадалась Надя, — ох, зря я… надо бы выключить радио. Но не успела…
«… для Усольцевой Веры Ивановны прозвучит песня в исполнении Анны Герман «Когда цветут сады». Надежда Ярош поздравляет Веру Ивановну с семидесятилетием и вместе с нами желает ей крепкого здоровья и счастья».
«Дурманом сладким веяло…»
Бабу Веру невозможно было узнать. Превратившись в каменное изваяние, она сидела, опустив голову, не произнося ни звука. Когда песня кончилась, она подняла голову и посмотрела на Надю тяжёлым взглядом, полным… ненависти.
Надя почувствовала, как по спине пополз холод. Она поднялась из-за стола и медленно вышла, оставив на диване подарок с красивым розовым бантом.
Она не видела хозяйку аж до утра того дня, когда должна была получить диплом журналиста.
И хотя утро выдалось солнечным, у Нади было совершенно неподходящее для праздника настроение. За эти две недели, кроме взрыва на Чернобыльской АС, странного дня рождения бабы Веры, произошло ещё одно событие, которое совершенно выбило девушку из колеи. Надя похоронила Виолу. Неделю назад кошка отказалась от еды, и Надя, завернув её в простынку, понесла к ветеринару. Тот, послушав животное, посмотрев зубы, спросил:
— Сколько кошечке лет?
— Я точно не знаю. У меня она живёт чуть более семи лет.
— Я так и думал.
— Что? Что с ней?
— Ничего особенного. Старость. Она умирает от старости.
— Умирает?! Как это умирает!? Этого не может быть!
— Вы, дамочка, в панику не впадайте. Вашей кошечке лет десять-двенадцать. Таков кошачий век. Похоже, у неё была счастливая жизнь, раз она дожила до столь преклонных лет. Хотите, мы ей сделаем укольчик, она уснёт и…
— Нет-нет-нет… не надо укольчик… Сколько она ещё может прожить? Ей больно? Как я ей могу помочь?
— Нет, ей не больно. Когда умирают от старости, а не от болезни, то организм сам постепенно отключает все свои функции. Вроде как батарейка садится. Вам бы надо о котёнке позаботиться. Хотите дам телефончик?
— Нет, не надо, у меня есть ещё кошечка, её дочка…
— Ну, тогда вам и расстраиваться не стоит. Я вам так скажу, дамочка, если бы каждому человеку пришлось умирать от старости в окружении любящих сердец, то на Земле наступил бы Рай… Не плачьте, посмотрите в глаза своей кошечке, она счастлива.
Виола лизнула Наде руку.
Она умерла той же ночью. И хотя Клёпа не отходила от Нади ни на шаг, не плакать она не могла. Смастерив из посылочного ящика гробик, Надя похоронила Виолу на краю парка, под рябиной, куда любила ходить гулять. Она волновалась, что Клеопатра будет искать свою маму и «плакать» за ней, но этого не произошло. Казалось, кошка понимала, что случилось, но «жалела» она не умершую маму, не себя, она жалела Надю. Запрыгивала к ней на колени чаще обычного, лизала руки и сопровождала всюду, куда бы Надя ни шла.
Так что солнечное утро двадцать пятого мая, когда в дверь постучала баба Вера, не радовало Надю совсем.
— Кто там? — откликнулась она на стук.
— Ты, конечно, не поймёшь меня … ик… — хозяйка вошла в комнату и тут же умостилась на единственный стул, стоявший у стола, — осудишь, конечно, — на Надю пахнуло перегаром, — но я хочу, чтобы ты съехала отсюда. Вот сёд-дня получай свой диплом, а завтра чтоб духу твоего тут не б-было.
— Но почему? Что я вам плохого сделала? Да и куда же я пойду?
— Иди куда хошь. Не моё это… ик… дело, — язык старухи заплетался, глаза красные и опухшие. Похоже, что тяжело далось ей это решение, — старуха не спала всю ночь. Надя знала, что баба Вера прикладывается время от времени к горячительному, но чтобы так…
— Что же я вам сделала плохого?
— Поним-маешь, ты — укор… Всей моей жизни укор. Как бельмо на глазе…
— Я?!
— Да! Ты! — голос старухи взвинтился до визга. — Откуда ты взялась такая? Какая женщина тебя родила? Есть же счастливая мать, у которой такая благодарная дочь! А что я сделала не так? Что?! Почему у меня выросли две уродки? Да, уродки, потому что за двадцать лет ни разу не проведать мать под силу только совершенному моральному уроду. А у меня две такие! Я их род-дила в таких же муках, как и та, что родила тебя, я б-берегла их от пуль… в войну, не доедала, лишь бы они были сыты, работала, как вол, чтобы у них были самые красивые к-куклы! Что я сделала не так? Почему ты? Ты, а не они?! Почему-у-у-у…
Баба Вера встала со стула, лицо исказила гримаса злости, боли, но она не заплакала, ненависть помогала держать себя в руках.
— Вы никогда не спрашивали меня об этом, мы всё только о вас да о ваших детях, которые видеть вас не желают, говорили, но, может быть, вам станет легче, если вы узнаете, что моя мать оставила меня, когда мне было десять месяцев отроду, и что я не такая уж примерная дочь, потому что до сих пор даже не знаю, жива ли она. И бабушку свою расстроила до смерти, и… Съеду я от вас, но дайте мне хотя бы неделю, чтобы я могла найти квартиру. И спасибо за то, что дали мне возможность жить у вас, пока училась.
— Три дня. И ни днём больше… ик-наче зависть сожрёт меня со всеми потрох-хами, — и баба Вера, покачиваясь, вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.
Надя обессилено опустилась на диван. «Одна беда не ходит» — гласит пословица. Клёпа тут же запрыгнула Наде на колени, поднялась на задние лапки, передними упёрлась хозяйке в грудь, лизнула мокрый от слёз подбородок шершавым язычком. Надя погладила кошку.
— Маленькая моя, ну что нам делать? Пошла я искать квартиру. А ты подожди меня здесь.
Первым делом она направилась в редакцию газеты, где работала вот уже почти полгода. Узнав о проблеме, главный редактор позвонил куда надо, и через два часа Надя держала в руках ключи от комнаты в холостяцком общежитии. Днем перенесла свои вещи и кошку, а вечером, получив диплом, Надя к бабе Вере уже не вернулась, но очень долго о ней думала.
