— Бедная ты моя. Как же это надо было тебя обидеть, чтобы вот так болело… — Нина обняла возбуждённую подругу, — ну, не надо, успокойся. Расскажи мне, пожалуйста. Мы же подруги. Расскажешь?
— Расскажу. Как-нибудь. Не сегодня. Прости, Нин… Это гены. Я такая, как моя мать, которую я, кстати, не знаю. Самой противно…
61
Следующий год Богдан провёл в борьбе с неконтролируемым поведением своей жены, чересчур жестким контролем со стороны её родителей и со своими собственными чувствами. Ольга наотрез отказалась перебираться к Богдану в комнату, рассудив, что жить в шикарном доме, да ещё под защитой родителей гораздо выгодней, чем готовить завтраки мужу в однокомнатной лачуге и считать копейки от зарплаты до зарплаты. Не привыкла Олечка так жить.
Богдан, по закону советского времени восьмидесятых, свою зарплату отдавал жене. «Нёс в дом», как тогда любили говорить. Жена, не привыкшая экономить, деньги быстро тратила. Потом занимала у родителей. Отдавать было нечем, и на этой почве у Богдана с родителями жены отношения, мягко говоря, были недружелюбные. Особенно неистовствовал тесть. На самом деле ему совершенно не нужно было, чтобы Богдан отдавал ему долг, но было приятно держать зятя в узде и время от времени показывать, кто есть он — Степан Егорович Головко — и кто есть Богдан Доля — начинающий следователишко, которого ему, Степану Головко, ничего не стоит раздавить, как клопа.
— Как ты собираешься семью содержать? — театрально лютовал он. — А если дети пойдут? Как ты детей кормить будешь?
— Я же просил вас не занимать Оле. Если бы вы не давали ей деньги, то, может, она и научилась бы обращаться с ними. Я всю зарплату отдаю ей. Других денег у меня нет.
— А надо, чтоб были!
— Откуда?
— Оттуда. Откуда у меня! — заорал Губенко и сначала «надул» грудь большим мячом, потом, вдруг увидев пристальный взгляд зятя, грудь «сдул» и уже более покладисто продолжал: — Спать меньше надо, а работать — больше. Не можешь заработать на этой работе, найди другую. Не можешь на одной — работай на двух.
— Вы же знаете, что ни того, ни другого я пока сделать не могу. Вот отработаю государству положенное, потом посмотрим. А пока, Степан Егорович, — Богдан пристально посмотрел на тестя, — я хотел бы попросить вас не вмешиваться в нашу с Олей жизнь, не давать ей денег и объяснить, что жена должна жить и спать с мужем, а не в доме у родителей.
— Ха-ха-ха-ха, — заржал Губенко, — значит, такой ты муж, если жена спать с тобой не хочет. Он ехидно выделил слово «муж».
— Так, хватит. Довольно, — Богдан стал терять терпение, — я не намерен с вами ругаться. Очень занят на работе. Вот найдём убийцу жены вашего заместителя, — он опять внимательно посмотрел на тестя, — тогда поговорим. А пока прошу об одном. Чтобы Оля ночевала дома. Не у вас дома. У себя.
И вышел, подчёркнуто аккуратно прикрыв за собой дверь.
Ох, не зря, не зря Богдан смотрел на тестя внимательно. Дрогнуло что-то в председателе райисполкома. Замолчал сразу. Сник. Каким же боком уважаемый Степан Егорович замешан в этом деле? А ведь замешан же, как пить дать замешан.
Дело, которым занимались Богдан со своим наставником и другом Ван Ванычем, потрясло весь Тарасов. Две недели назад, вернувшись с очередного заседания райисполкома, которое совершенно необоснованно затянулось допоздна, заместитель председателя райисполкома Алексей Николаевич Верещагин нашёл свою жену повешенной в сарае. Возле висящего тела стояла бочка, в которой хозяйка квасила на зиму капусту. На теле женщины были синяки и даже порезы, под ногтями нашли остатки кожи — в общем, всё давало основание для того, чтобы подозревать убийство. Но главный прокурор района криминала не увидел.
— Самоубийство, — заявил он. — Дело в архив. А то раздуют ещё до криминала. Пятно на весь район.
Маргарита Михайловна Верещагина работала заведующей ювелирным отделом тарасовского универмага. За некоторое время до этих событий у неё в отделе была обнаружена крупная недостача. Очень крупная. Женщина недоумевала. Несколько дней назад всё сходилось копейка в копеечку. Что могло случиться за это время? Куда ушли деньги? Мужа беспокоить своими проблемами она не решилась и обратилась за помощью к старому следователю Котило. Опытный следак внимательно выслушал Маргариту Михайловну и поверил ей. Он знал Верещагину давно. Знал как человека честного и аккуратного — просто так она бы не пришла. Из папки, где хранились документы, исчезли три ведомости. В том, что они были, у Ван Ваныча не было никаких сомнений. Верещагина выписывала ведомости, подкладывая один бланк под другой. На нижнем листе остались отпечатки цифр, которых не было ни на одной из имеющихся ведомостей. Несмотря на очевидность предоставленных в прокуратуру фактов, добро на открытие дела прокурор не дал. И бедную женщину уволили по статье «за растрату».
Как следствие, на парткоме был поднят вопрос о несоответствии Верещагина Алексея Николаевича должности заместителя председателя райисполкома.
Что было главным в этом деле? Кого хотели устранить? Честного Верещагина, чтобы не мешал прокручивать «тёмные делишки», или его жену, чтобы поставить туда «своего человека»? Опять же: «чтобы прокручивать тёмные делишки». Котило нисколько не сомневался, что Губенко пользуется своим служебным положением в личных целях. Но пока на карту не ставилась ничья жизнь, он ничего не мог с этим поделать. Понимал: не совладать ему ни с самим Губенко, ни тем более с главным прокурором района, с которым Степан Егорович, безусловно, делится прибылью. Но убить человека? Женщину? Он очень сочувствовал Алексею Верещагину — видел, как тот страдает. А уж что значит потерять любимую женщину, Котило знал не понаслышке.
Нет, не в правилах старого следака сдаваться.
Он начал своё расследование и наткнулся на массу ещё более непонятных фактов, концы которых вели прямиком к главе районного исполкома. Так, например, выяснилось, что у Степана Егоровича была любовница, которая работала в том же ювелирном отделе, которым управляла Верещагина. Звали женщину Вера. И была у Веры невероятно рабочая фамилия — Мотыга. Но ей совсем даже не нравилась её трудовая фамилия. Она хотела такую фамилию, как у её успешного покровителя, а ещё лучше — такую, как у её сестры, — элегантную и многообещающую. И даже то, что недалёкого простого продавца Веру Мотыгу поставили исполняющей обязанности заведующей ювелирным отделом, не насторожило бы Котоло, если бы он не знал, что эта самая родная сестра Люба, фамилии которой завидовала Вера, была замужем за Юрием Александровичем Величко, который являлся работником Министерства внешней торговли СССР. Совпадение?
Богдан со своей стороны тоже начал копать под тестя втайне от Котило, правда, по совсем другим причинам. И через неделю они застали друг друга, сидящих каждый за своим столом с задумчивым видом и листающих перекидной календарь. Работая с Ван Ванычем, Богдан подсознательно копировал его привычки. Во время мыслительного процесса Котило то и дело перелистывал перекидной календарь, иногда ставил отметки на тех днях, когда происходили те или иные события. У обоих: у Ивана Ивановича и Богдана — календари были исписаны числами и знаками, понятными только им.
