Этот полупокаянный монолог прозвучал, как глас вопиющего в пустыне. Надя отвернулась к спасительной стене и не отвечала, не шевелилась, не открыла глаз. «Как-то» жить ей не хотелось.
Мария Ивановна вскоре ушла, а девушка так и лежала, не шевелясь, пока на обход не пришли врачи. Но и тогда она не отвечала ни на какие вопросы. Просто дала возможность себя осмотреть, не более.
Ближе к вечеру в палату зашла уже знакомая нам нянечка. Перед собой она катила инвалидное кресло.
— Ну що, Надійко? В світ? В люди? («Ну что, Надюша? В свет? В люди?» — укр. — Прим. авт.)
Она легко подхватила Надю на руки и посадила в кресло.
— Поїхали-и-и-и!!! («Поехали-и-и-и» — укр. — Прим. авт.)
Она повезла ее по длинному больничному коридору. Больные, нянечки, медсестры, врачи с любопытством разглядывали Надю. Кто-то смотрел с сочувствием, кто-то с жалостью, кто-то с осуждением. Люди не любят самоубийц…
21
Дородная Наталка, так звали нянечку, подвезла Надю к ординаторской и громко постучала.
— Заходите, — пробасила закрытая дверь.
— Ось, Костянтин Миколайович, привезла («Вот, Константин Николаевич, привезла» — укр. — Прим. авт.), — радостно отрапортовала Наталья, вкатив коляску с Надей в кабинет врача.
— Спасибо, Наташа. Идите. Нам с Надеждой Андреевной пообщаться надо. Как себя чувствуешь, Надя? — спросил врач, когда за нянечкой закрылась дверь.
Надя опустила голову, ничего не ответив.
— Значит так, слушай меня внимательно. Не хочешь разговаривать, не надо, я и сам поговорить могу.
В голосе врача звенел металл.
— Зачем вы меня спасли? — неожиданно проговорила Надя. — Если человек хочет умереть, то у него есть на то причины. Ему надо дать возможность умереть. Понимаете, что вы натворили? — она хрипела от напряжения. — Я не смогу второй раз… не смогу! А жить калекой в инвалидном кресле… Не хочу я! Не хочу-у-у…
— Это мы натворили? Ну ты даешь, Надежда Андреевна! — он почти весело загоготал, потом, успокоившись, сказал спокойно: — На меня тебе обижаться нечего. Я врач. Я давал клятву Гиппократа. Моя работа — спасать и лечить людей… Претензии к моей работе есть? — произнес он помягче.
— Зачем? Я не хочу жить? Я и так была никому не нужна, а уж теперь… калека… и подавно… зачем вы меня спасли… зачем…
И Надя впервые с того момента, как пришла в себя в больнице, заплакала. Горько, отчаянно, навзрыд.
«Хух… слава богу, оттаяла…» — подумал доктор.
Он уже знал историю изнасилования девочки, ему рассказал капитан милиции Анатолий Малёваный, и он знал, почему Надя сделала это: не каждый сможет такое выдержать. А тут еще и безотцовщина… Бедная девочка…
Когда первая волна отчаяния улеглась, он подошел к креслу, взял Надю под мышки и, легко подняв, прижал к себе.
— Послушай, — зашептал он ей на ухо, — ты все сможешь. Назло всем. Ты непокорная и целеустремленная. Ты молодая и красивая. Ты еще станешь счастливым, успешным и богатым человеком. Вот увидишь. Ты мне веришь?
22
Врач аккуратно опустил девушку назад в кресло.
— Я не знаю… мне не хочется…
— Надя, жизнь — это такой дар, такой подарок судьбы… он даже не каждому дается. Ты когда-нибудь думала о том, что ты вообще могла не родиться? А ты вот так её не ценишь и не бережёшь. Надо бороться. Жизнь прекрасна даже тогда, когда трудно.
«Где-то я уже это слышала», — промелькнуло у девушки в голове. Но вслух сказала:
— Жизнь — подарок? А мне кажется, что всё как раз наоборот. Что подарок — это смерть. Ведь что такое подарок?
— А что такое подарок? — переспросил врач. — Подарок должен приносить радость. Это то, что даётся просто так. Потому что кто-то кого-то очень любит и хочет его счастливым сделать. И ты ничегошеньки ему за него не должен.
— А может, всем только лучше было бы, если бы я никогда не родилась… Я всем мешаю. И только и делаю, что оправдываюсь и плачу, плачу и пытаюсь доказать, что я не… не слон… А мне никто не верит, и не нужна я никому. А коль не любит меня никто и не нужна никому, так от кого подарок?
— Почему слон? — растерялся Коваленко.
Эскулап даже не понял, почему он это спросил, так его затронула за живое речь этой малолетней. А она продолжала:
— А вот, если бы я умерла… вот тут-то бы все заплакали и зажалели бы меня… И цветов бы нанесли, и стали бы говорить, какая я хорошая была девочка… Зачем вы меня спасли?! Пусть бы он меня раздавил.
— Кто?
— Слон.
— А-а-а… Тогда вот что я тебе скажу, милая девочка Надя, — Коваленко старался говорить ровно и даже строго, хотя его буквально трясло от той энергетики, которую излучала Надя во время своей речи. — Чтобы подобный подарок заслужить, так ещё не раз придётся доказывать, что ты не… что ты достойна того, чтобы тебе несли цветы, жалели тебя и чтобы помнили после смерти. Я не согласен с тобой. Я врач. И многое уже в жизни повидал. Видел, как умирали люди, которым я не мог помочь. Как они хотели жить… Любой подарок заслужить надо.
— Так почему же тогда одним лёгкая жизнь достается, а мне… вот.
Надя хлопнула себя руками по нечувствительным ногам.
— Так ты сама себе такое испытание выбрала. Тебя же никто из окна не толкал. Сама прыгнула.
— А эти?! А те?! А бабушка?! А мама?! — она уже почти кричала и даже не замечала, что слёзы, обжигая щёки, струились по подбородку, стекали на больничный халат. Он был уже совсем мокрый.
— Я не знаю, — Коваленко в доказательство того, что он действительно не знает, развёл руки в стороны, — но я знаю, я читал, что каждому человеку даются испытания по силе Души. У тебя, Надежда Андреевна, сильная душа. И я знаю, ты сможешь всё. И ходить ты будешь. Вот увидишь.
Константин Николаевич стоял бледный, исполненный энтузиазма и вдохновения. Он ещё никогда в жизни не чувствовал себя так. В его медицинской практике были разные случаи. Иногда уставшие от жизни и боли, чаще старые, повидавшие виды люди воспринимали смерть как избавление. Они умирали с благодарной улыбкой на измученном лице. Иногда больные, которым он не мог уже помочь, цеплялись за жизнь из последних сил. Они плакали, злились, негодовали, и лицо такого человека после смерти выражало страдание. Иногда благодаря стремлению пациента выжить во что бы то ни стало и профессионализму медика они вместе побеждали смерть, и это были самые счастливые дни в его жизни. Такие лица светились решимостью, надеждой, радостью.
— У тебя серьезная травма позвоночника. Поэтому ты не чувствуешь своих ног. Мы сделали всё, что могли на настоящий момент. Теперь все будет зависеть от тебя самой и от времени. Придётся много трудиться. Я вообще удивляюсь, что ты осталась жива. Тебя спасли ветки деревьев, которые притормозили падение, и недавно вскопанная клумба. Если бы ты упала на асфальт… вряд ли тогда тебе кто-то сумел помочь. Учти на будущее, когда решить свести счёты с жизнью, — не без сарказма закончил Коваленко.
