А милиционер, не заметив никаких изменений на Надином лице, продолжал:
— Я тебе паспорт принёс… Знаешь, ведь «без бумажки ты — букашка, а с паспортом — человек», — он опять попытался пошутить.
— Зачем? — голос Нади прозвучал глухо и безжизненно.
— Что зачем, Надюш? — Малёваный не сразу понял, к чему относился вопрос.
— Возвращаться зачем?! Паспорт зачем?! Всё зачем?!
— Ну, что значит: зачем? Надо же как-то жить…
— Зачем жить..?
Она медленно села на кровати и, старательно избегая взгляда милиционера, уставилась в пол.
— Вы могли бы мне налить стакан воды из крана? — попросила она, не отрывая взгляда от пола.
— Да, конечно, сейчас.
Он взял стакан и направился к умывальнику, который находился на противоположной стене палаты. В то время как он открывал кран, чтобы набрать воды, девушка открывала окно. Она подошла к нему, пока старший лейтенант шёл к умывальнику. Почувствовав дуновение ветра из открытого окна, Малёваный оглянулся и увидел Надю, стоящую на подоконнике…
— Пусть они все умрут. Все, — очень тихо и слишком спокойно произнесла Надя и шагнула в пустоту.
— Стой! Не надо! Стой! — он кинулся к ней, но было поздно: девушка летела вниз, не издав больше ни звука.
— Срочно! Врача! Вниз!!! О господи!!! Зачем, Надя! Зачем?!
Малёваный затарахтел каблучищами по ступеням.
По всем отделениям затрезвонили телефоны, заскрипели лифты, затопали ноги врачей, бегущих по ступеням вниз.
В больничном дворе, где на траве лицом вниз лежала худенькая девушка, уже собрались любопытные. В больничной, на два размера больше, ночнушке Надя казалась совсем маленькой девочкой. Она лежала на животе, раскинув руки в стороны. Изо рта вытекала струйка крови.
— Не трогайте! Не трогайте её, — закричал бегущий человек в белом халате, увидев, что какой-то любопытный подошёл вплотную к лежащей девушке и собирался заглянуть ей в лицо.
— Не трогайте! — медсестра с чемоданчиком была уже рядом с Надей.
«Не шевелите её! Не трогайте», — доносилось отовсюду.
Наконец Надю окружили люди в белых халатах. Был среди них и хирург-травматолог Коваленко Константин Николаевич. Он опустился на одно колено и наклонился к самой земле, приподнял Надино веко: зрачок, среагировав на свет, сузился — жива.
Медсестра с чемоданчиком открыла его ещё на ходу. Достала ампулу морфина и, ловко сломав её кончик, набрала шприц и вколола препарат девушке. Потом, очень медленно повернув голову девушки прямо, зафиксировала воротниковую зону шеи шиной.
— Руки, — скомандовал Коваленко. И трое врачей, дружно подсунув руки под тело девушки, одновременно приподняли её и переложили на носилки, ловко перевернув на спину.
— Быстро! Быстро! В операционную! Второй этаж! Подготовили?!
— Пульс?
— Не до пульса сейчас. Потом разберемся. Быстрее! Быстрее!
* * *
Душа, глубоко вздохнув, уже собралась покинуть тело Нади Ярош, но тут прямо перед собой увидела Ангела Y, похожего на совершенно растрёпанного Эйнштейна.
— Нет, — он покачал седой лохматой головой. — Не теперь. Мы должны быть с ней. Особенно сейчас, — он сделал ударение на последнем предложении.
— Почему же ты не остановил её? Почему позволил, — завопила Душа что было мочи, — почему? Почему?
Конечно же, её никто не услышал. Никто, кроме качающего головой Ангела-хранителя Y.
— Не мог, — грустно сказал Эйнштейн. — Нельзя вмешиваться, понимаешь? Не имею права…
— Нет, не понимаю. Тогда нельзя было! А теперь можно? Ничего я не могу понять в ваших правилах! Что мне теперь прикажете делать? Что?!
Душа случайно увидела свое отражение в отполированной поверхности лампы в операционной и замолчала. Если она думала, что была кроваво-красной в то время, когда Надю обидела подруга, то ошибалась. Тогда было «ничего» по сравнению с тем, что она увидела в отражении лампы сейчас. Как будто насыщенно-красное вино, переливаясь из одной ёмкости в другую, подсвечивалось солнцем. Или огнем.
— О боже! — только и смогла вымолвить она и затихла…
Эйнштейн обошел кругом операционный стол, на котором лежала девочка, слева направо. Подошел к нему со стороны головы и заглянул ей в лицо. Потом положил руку на середину груди и, закрыв глаза, застыл на минуту. Проделав все это, он отошел вглубь операционной и стал наблюдать.
Тем временем врачи боролись за жизнь Нади Ярош. Когда её доставили в операционную, она была формально мертва. Дыхания и пульса не было. Но анестезиолог уловил слабые подрагивания сердечной мышцы и сухо произнес:
— Спасаем!
* * *
Как было хорошо… Тихо, спокойно. Ничего не болело. Ничего не тревожило. «Почему я здесь? Кто я? И вообще, что происходит? Ах, да… но…»
Надя открыла глаза и увидела старую женщину в изысканном красном бархатном платье с украшениями из серебра и граната на руках и шее. Белые волосы распущены и уложены крупными локонами. Казалось бы, совсем не подходящая прическа, да и платье, для старой дамы, но женщина выглядела великолепно. Она стояла перед кроватью Нади, смотрела на неё и улыбалась одними кончиками губ. Но в зеленых глазах был укор. За её спиной стоял еще один человек в светлом костюме. Надя узнала в нем великого математика Альберта Эйнштейна, которого частенько видела во сне, подумала: «Интересно, что они все тут делают?» Эйнштейн подмигнул ей, улыбнулся, но с места не тронулся. Зато подошла женщина, поправила одеяло и, наклонившись, нежно коснулась губами Надиного лба. От элегантной старушки пахло чем-то приятным: то ли цветущим лугом, то ли грозой, то ли розой.
— Вы кто? — спросила Надя.
— Я — та, которую ты не ценишь, дорогая моя. Жизнь любить надо…
— А за что её любить? Я думала, она счастливая и радостная, а она такая ужасно сложная и… несправедливая…
— Тебе придется полюбить её такой, какая она есть… И потом, быть сложной совсем не значит быть несчастливой. Всё зависит от тебя самой, моя милая. Но я точно знаю, у тебя всё будет хорошо.
— А! Не будет уже…
— Будет, обязательно будет, — женщина рассмеялась так, как будто капельки дождя застучали по оконному стеклу.
— Но что же мне делать, чтобы моя жизнь стала счастливой?
— Если бы ты знала это, то никогда бы не совершила того, что сделала. Но я уверена, что ты поймешь. Со временем. Жизнь прекрасна. Запомни это хорошенько, Надя Ярош. Живи, тебе еще многое надо понять и сделать в твоей судьбе. На тебе большая ответственность.
— Какая ответственность?
Зеленоглазая старушка, не ответив, легко, как будто она была балериной, наклонилась, потянулась к девочке и коснулась её. Рука была теплая и, несмотря на то, что старушка казалась худой, мягкая. Девочке показалось, что это бабушка Мария Ивановна обнимает её нежно-нежно и целует так, как она мечтала об этом в детстве. Она почувствовала, как животворное тепло передаётся ей.
