Комната была очень приличная, метров двадцать, в огромной двухкомнатной квартире, которая, наверное, была не самой большой в этом сталинском доме, но нам она показалась просто огромной. Там в другой комнате жила старуха Маргарита Игоревна. Старуха уже почти не ходила и вообще была слегка не в себе, нас об этом предупредили заранее – вероятно, родственники просто хотели, чтобы в случае чего было кому вызвать «скорую», или просто не знали, что делать с этой жилплощадью, старуха была сварлива, несносна и ни на какие размены, видимо, не соглашалась, а тут хоть шерсти клок – сорок рублей в месяц, которые мы платили за эту комнату в коммуналке, это все-таки серьезные были деньги.
То была первая наша с Таракановой совместная жилплощадь, мы были крайне молоды, глупы, нам очень нравилось расположение, дом стоял просто рядом с метро, в десяти метрах, полно магазинов, и даже свой придворный театр имелся, хотя и закрытый на вечные гастроли, но это ничего – зачем нам опера, мы и сами умели петь.
Поэтому никакая старуха нас с Таракановой не смущала, вернее смущала, но в меру.
Старуха вставала с постели только в туалет или на кухню. Вот эти минуты, конечно, были самыми тяжелыми – дело для нее было трудное, мы это переживали как будто бы вместе с ней, каждый стук костыля (она передвигалась на костылях), каждый стон, каждый скрип стула, ну и все прочее. Жизнь в нашей квартире в эти моменты замирала, мы, затаив дыхание, ждали, все ли кончится благополучно.
Иногда я даже подходил к дверям уборной и спрашивал:
– Все в порядке, Маргарита Игоревна?
Но ответа, как правило, не было.
Из окна открывался вид во двор. Это был обычный большой московский двор, во дворе сталинского дома, с большими деревьями, асфальтовыми дорожками, детской площадкой, и когда я входил в него после работы, как правило уже в темноте, меня охватывало странное чувство – мне казалось, что я вхожу на кладбище или в какой-то готический заброшенный замок, где из каждого угла могут выйти привидения.
Огромный дом, с десятью подъездами, пожарными лестницами, необъятными подвалами, массой служебных помещений, где помещались жэк, детская поликлиника и какие-то странные конторы, с аббревиатурами на дверях типа РЖМКНС № 10, но я не пытался раскрыть их смысл, я хотел скорей миновать этот чужой мне двор, для которого я тоже был чужим, и скорей войти в нашу с Машей комнату, где располагался наш семейный очаг.
Маше сразу здесь не понравилось, она говорила, что на всем лежит какой-то дикий слой пыли, въевшаяся копоть, ничего невозможно отмыть, ни на кухне, ни в коридоре, все ветхое, все старое, ее от этого просто мутит, – но вскоре мы привезли на кухню нашу посуду, кое-что тайком выбросили, многое пропылесосили, частично отмыли, и стало как-то веселее.
– Зато! – говорил я ей, когда мы лежали вдвоем, обнявшись, и чутко прислушивались к звукам из соседней комнаты. – Зато ты посмотри, какая тут лепнина, это же сказка, а двери с цветными стеклами, а коридоры, а потолки в три метра?
– Ну да, да… – шептала она. – Только мне все равно страшно.
Страшно было и мне.
Ночью, когда старуха вставала с постели и шла в туалет, я просыпался резко и чутко прислушивался ко всем звукам. В туалет она ходила безумно долго, по полчаса, иногда по часу, стонала, разговаривала, стучала костылем, опять стонала, наливала воду, что-то роняла, раздавались какие-то безумные, в тишине ночи грохочущие звуки, и казалось, что сейчас она, как привидение, войдет в нашу комнату и спросит: «Так. А вы что здесь делаете?» И глаза у нее при этом будут сиять зеленым огнем.
Слава богу, Тараканова спала очень крепко, и когда я будил ее, не в силах больше выносить этот звуковой триллер, она мычала и шептала недовольным спросонья голосом:
– Спи, балда.
И от этих ее слов мне почему-то становилось очень спокойно, и я засыпал.
Впрочем, иногда эти вставания Маргариты Игоревны (ночные или вечерние) действовали и на ее психику.
– Слушай, – говорила Тараканова. – А если она вдруг умрет? Давай съедем отсюда. Я так больше не могу.
Тут во мне просыпался рациональный человек, и я строгим шепотом отвечал Таракановой:
– Ты сначала другую комнату найди.
И действительно, найти подходящую комнату в то время в Москве было непросто. А больше сорока рублей мы платить просто не могли.
Как-то раз нам действительно пришлось вызывать неотложку Маргарите Игоревне. В коридоре на тумбочке лежал «тревожный» телефон родственников, написанный аккуратным почерком на каком-то листке, вырванном из блокнота, но вот я не помню, чтобы мы туда звонили, этим родственникам. А неотложка как-то раз приезжала.
А вот что я хорошо помню, так это неожиданно завязавшиеся наши с Маргаритой Игоревной личные отношения.
Однажды я шел среди бела дня по коридору с чайником или чашкой в руках и чуть не уронил чайник или чашку, потому что из-за ее двери раздался протяжный стон или крик:
– Помогите! По-мо-ги-те!
Я быстро поставил посуду на кухонный стол и осторожно приоткрыл дверь. Маргарита Игоревна сидела на подушках и внимательно смотрела на меня. Она была в ночной рубашке, но сверху накинула вязаную кофту, то есть – ждала.
– Вас как зовут? – строго спросила она.
– Меня? – опешил я. Почему-то мне казалось, что она уже не раз звала меня по имени. Я назвался.
– А почему такое антисоветское странное имя?
Я опять не знал, что сказать, – почему же странное? И почему антисоветское?
– Но поймите! – вдруг громко воскликнула Маргарита Игоревна. – Лев – так звали Троцкого! Кто ваши родители?
Я пожал плечами и стал объяснять.
– Так вот, – не дослушала она. – Вы им объясните, что имя все-таки антисоветское. Троцкий был врагом партии!
Мы немного помолчали.
Я переживал услышанное.
– Кем вы работаете? – снова резко спросила она меня.
– Журналистом.
– А вы читали резолюцию Восемнадцатого съезда партии?
– Маргарита Игоревна… – жалобно спросил я. – Может, вам водички принести?
– Не заговаривайте мне зубы, – резко сказала она. При этом рука ее потянулась куда-то под одеяло и затем вновь вылезла. В ладони Маргарита Игоревна держала два рубля бумажками и целую горсть мелочи.
– Вот что… – сказала она решительно. – Идите в угловой гастроном, купите мне две бутылки портвейна. Потом мы с вами поговорим.
– Ты куда? – испуганно спросила меня Тараканова, когда я в коридоре начал торопливо надевать ботинки и куртку.
– Да так… – уклончиво ответил я. – Кое-что купить попросила. Хлеб, масло, там кое-что по мелочи.
– А… – недоверчиво протянула Тараканова. – Ну иди…
Выйдя на Ленинградский проспект, я долго стоял, соображая, где же тут угловой гастроном. Он был на другой стороне проспекта, а мы покупали все, что нужно, в магазине «Кулинария», который был прямо в нашем доме, и еще в маленьком магазинчике «Продукты», который был чуть дальше.
