О-ё! Сэвэн Ламу дал крылья!
Два трепещущих синих.
Шумящих на ветру, тяжелых, поющих.
В них прыгает рыба,
Ныряют нерпы, как мячики,
Купается чайка, клюв разевает,
Кричит и смеется,
Зовет тунгуса с собой.
У Мишки даже в глазах помутилось или скорее засеребрилось от этих ударов, дрожью отзывающихся во всем теле, как будто в черных его глазах волны рыбьей чешуей вскипели. Крашеная иностранка в восхищении, что-то тараторит, ее сподручные снимают. Один держит микрофон, обмотанный шкурой, на длинной палке. Другой — увесистую камеру. Мишка спускается. Ступает на землю… Еще миг — и прильнет к ней, встанет на колени, потом распластается. Но Мишка не делает этого, он эвенк. Он снова смотрит на Солнце, Золотое Око, бросающее свою колотушку раз за разом в Мишку: бум! Бум! Дзынь-дзанк! Бум! Бум! Дзынь-дзанк! Бум! Бум! Дзынь-дзанк!..
Чья это земля? Скажите!
Чей это берег туманных и дождливых дней?
Чья тайга шумит по склонам гор,
Растущих в небо? А в ней петляют реки,
И узкими тропами мягко и тихо
Идут звери,
Медведи, лоси, колонки,
Олени, соболи, лисы и зайцы,
И маленькая кабарга.
Они бесшумно идут, как звезды.
Как лучи в паутине.
Или шерстинки, что посылает
Бабка всего мира.
Каждая шерстинка — зверь.
Удачливый охотник это знает,
И ловит их смуглыми руками.
Это его земля,
Охотника Березовой Звезды.
Мишка идет, канадцы снимают. Пассажиры, вышедшие размять ноги, смотрят на них. И Семенов глядит, выворачивая шею, в иллюминатор. Он пристегнул себя за руку, когда в салон заглянули переводчик с этой бабой иностранной. Как это произошло, Семенов не может понять. А отомкнуть, отомкнуть наручники не получается — замок заклинило! Замки «закусываются», конструкция непродуманная! Сколько раз сообщали об этом начальству. Нулевой результат. Черт!.. И вот на тебе. Семенов круглыми глазами глядит на свое запястье, по его щекам катится пот. Может, он забыл, что уже пристегнул наручники за ножку сиденья? И хотел сначала пристегнуть себя, потом и Мишку — к себе?.. И не заорешь, потому что эти проклятые канадцы тут крутятся. Семенов сидит и лихорадочно соображает, что же делать, что делать…
15
Женщина через переводчика попросила Мишку пройти по поселку к Байкалу и там постоять на берегу. Мишка согласился, двинулся неторопливо. Бородачи с камерой и микрофоном за ним. Женщина позади. Рядом с ней переводчик.
Идет процессия между крепких сибирских бревенчатых домов. В одном окне мелькает чье-то лицо. Оператор тут же наводит на окно камеру. Лицо исчезает. Потом показывается снова — уже другое, и это лицо разноглазого Кузьмича.
Процессия шествует дальше мимо заборов. Брешут собаки, охотничьи лайки в вольерах. Женщина что-то говорит, и переводчик сворачивает, стучит в ворота. Ему открывают. Это седая ключница Зина в застиранном цветном домашнем халате, в платке. Она говорит, что лайки не ее, а соседа, но открыть ворота она может, чтобы лучше было видно. И оператор снимает лаек, бабку Зину, потом снова Мишку.
Мишка идет к морю.
Навстречу бегут дети, рассыпаются, выглядывают из-за деревьев, поленниц, сараев. Вдруг кто-то кричит: «Мишка! Мишка Мальчакитов вернулся!»
И на смуглом лице Мишки блуждает улыбка. Ветерок шевелит цветную повязку, скрывающую рубец космического бубна. Мишка легко вызывает внутреннюю музыку — взглядом на солнце.
О-хо! О-эй! Ламу! Ламу Байкал!
К твоим стопам я припадаю.
Тысячу лет позади. Такая дорога.
Годы и степи, жара и снег.
И кто первый увидел, крикнул:
Ламу Байкал! Чистый Царь!
Народ пришлый слушал,
Обратился весь в слух
К шуршащей гальке, к волне.
Ламу Байкал, что скажешь?
— Знаете что?! — крикнула, вбегая в дом Ксения.
Мы как раз обедали, повернули к ней лица.
— Мальчакитова привезли! — выпалила раскрасневшаяся Ксюшка.
— Мишу? — спрашивает Люба.
— Да! Да! — кричит Ксюша. — Он там идет к Байкалу, а канадцы кино про него снимают!
Мы переглядываемся. Откладываю ложку и встаю. Говорю, что потом доем. Люба приказывает Ксюшке садиться за стол, но разве ту удержишь, она убегает. Люба говорит мне вдогонку, что сейчас задаст корм курам, напоит поросенка и тоже придет.
Вскоре вижу процессию, направляющуюся к морю. Раздумываю, идти ли туда. Итак, Мишка прилетел… Вообще-то сегодня ждали представителя Главохоты. Наверное, и он прибыл. Канадцы тоже должны были прилететь, но вроде бы позже. Заторопились что-то. Но что все это значит? Снимают Мишку? Зачем?
Мимо идет Андрейченко. Здороваемся.
— Слыхал? — спрашивает он. — Мальчакитова привезли. Снимают. Говорят, следственный эксперимент, соответствующе.
В голосе его наигранная беспечность.
— Да? — откликаюсь. — А у меня другая информация.
— Какая? — быстро спрашивает он.
— Что это продолжение канадского фильма.
Андрейченко взглядывает на меня.
— Про Мишку?
— Ну да.
Из конторы уже спешит директор, ветер раздувает его шевелюру, он торопливо достает солнцезащитные очки. Из научного отдела появляется Дмитриев с тяжелым, каким-то неподвижным римским лицом. Директор взглядывает на него. Дмитриев на него. Директор надевает очки. Они не говорят друг другу ни слова. Оба ждут арбитра из Главохоты. А вместо него прибыли канадцы? И снимают поджигателя Мишку?
По берегу с другой стороны идут Прасоловы, Сергей, исполняющий обязанности главного лесничего, и его полненькая и хорошенькая Катя, они возвращаются после обеда на службу. Заметив шествие с кинокамерой, замедляют шаги.
Над морем и пирсом реют чайки. У пирса покачивается на слабой волне катер.
Капитан катера поднимается на палубу, стоит, смотрит на берег. Лицо его сильно помято. Он с трудом сглатывает, морщится. На пирсе курит задумчивый большеносый матрос с лысиной.
— Белкин! — зовет капитан и отдувается, как будто поднял гирю. — Че там такое?.. Кто наступает?
Матрос Белкин отвечает не сразу. Затягивается, сплевывает — не в воду, а на пирс.
— А хер его знает, Палыч.
Капитан Палыч, такой же носатый, с большой бородавкой на щеке, с серебристой щетиной, синеглазый, обдумывает полученную информацию.
— Ну так сходи узнай, — наконец произносит он решительно и чешет затылок.
— Васек! — кричит Белкин.
На палубе показывается сивый паренек в тельняшке и «семейных» трусах.
