И он снова как бы козырнул, повернулся и вышел. Люба пошла за ним, благодаря и запоздало приглашая к столу на чай с вареньем, разумеется, в полной уверенности, что тот откажется, а лесничий взял и вернулся. Я посмотрел на Любу. Ну что, дождалась?.. За столом повисло молчание. Андрейченко умылся в кухне, повесил капитанку на гвоздь в стене и, приглаживая волосы, прошел к столу. От него пахло потом и дымом. Люба ставила перед ним блюдце, чашку, накладывала в блюдце варенье. Неловкая пауза вскоре была нарушена разговором о сене, о медведе-бедокуре. Обсуждали, когда лучше отправиться на Покосы.
Андрейченко с интересом оглядывал всех.
— Так у вас здесь посиделки? Заседание, соответствующе, клуба веселых и находчивых?.. Какой же вопрос на повестке?
— Полет Джанибекова и Савиных в космос, — отвечает Юрченков невозмутимо. — Точнее, героически наплевательское отношение космонавтов, а главное их руководства к числу тринадцать.
Андрейченко ощеривается в улыбке.
— Это в каком же смысле?
— В прямом, — все так же бесстрастно отвечает Юрченков.
Он умеет так-то разговаривать, в нем есть скандинавская прохладца.
— Аппарат Т-13, — продолжает он.
— Ааа, — откликается Андрейченко, кивая, — вот оно что, вот как, соответствующе… И что?
— И ничего, — отвечает, разводя руками Юрченков, — совсем ничего. Все в порядке на орбите. Чего и я нам всем желаю.
С этими словами он встает и начинает со всеми прощаться. Андрейченко чувствует здесь какую-то насмешку. Он провожает взглядом Юрченкова и не находит, что сказать…
Разговор надо как-то поддерживать, и я говорю, что судьба может постучаться и не через какое-то число, а — повиснуть на шее шарфиком. Все смотрят на меня с любопытством. И я решаю рассказать им историю, приключившуюся с одним моим приятелем из города У.
Итак, жил в городе У один человек… Звучит прямо-таки по-библейски, если верить Бунину, у него в каком-то рассказе упоминается человек из земли Уц, Иов. Сам я до Библии никак пока не дотянусь, ее по межбиблиотечному коллектору не выпишешь. А есть ли у кого в поселке Библия, не знаю. Может, и нет. «Капитал» у одного бича видел на тумбочке. Так он интересную мысль вывел из этой-то библии пролетарской: воровать надо по-научному.
Приятель, с которым я в молодые годы тянул электролинии по Тункинскому району, стройный, тонколицый, отличный плясун, быстро взялся за ум и, бросив электролинии и гулянки молодецкие наши, окончил Политех, поступил на завод мастером, потом стал инженером, затем — главным инженером, купил машину, построил дачу, получил двухкомнатную квартиру, его повысили до заместителя директора, и он поменял квартиру на лучшую, а заодно, вышло так, и жену, с которой жил еще со студенческих времен, — на другую, молодую, яркую. Прежняя-то как-то незаметно поблекла, а тут рядом и полыхнула новая-то. Тем более что на этом предприятии был избыток девушек и женщин. Разошлись. И живут они припеваючи. В отпуск ездят в Крым. Дети новые. Все новое. Дом полная чаша. Цветной телевизор. Два, как говорил персонаж фильма.
И вот под Новый год раздается в их дверь звонок. Приятель смотрит один из цветных телевизоров в зале, предвкушая скорое застолье по-семейному, без гостей.
Новая яркая жена идет открывать.
Открывает.
На пороге мужчина средних лет, приятной наружности, в расстегнутом пальто, с цветастым пушистым шарфом на шее… «Мохеровым», — машинально отметила женщина. И этот мужчина показался ей почему-то неприятным, было что-то в нем такое, то ли в лице, то ли в распахнутом пальто, то ли в голосе.
А он и спрашивает, здесь ли живет такой-то и такой-то. Называет имя-отчество и фамилию.
Она отвечает, что все верно, здесь, но, мол, вы по какому вопросу… Жены больших людей, как известно, отчасти секретарши. Посетитель не отвечает, по какому вопросу, а входит и снимает пальто, шарф, спрашивает: где?
Она показывает глазами на зал. Он туда направляется. Приятель отрывается от телевизора наконец, оборачивается, смотрит.
Посетитель здоровается и снова интересуется, кто перед ним, называя имя-фамилию. Приятель немного растерянно отвечает, что, да, это он и есть, а, собственно, что такое?.. Что-то, мол, я вас не узнаю.
Мужчина говорит, что и он не узнает его.
Приятель встает.
Мужчина спрашивает: но это Куйбышев? На Волге?
Приятель отвечает, что это город Улан-Удэ на Селенге. И начинает наступать. Гость отступает, бормочет, что ошибся, просит прощения, выходит в коридор, берет пальто, снова бормочет, что он-то думал, Куйбышев, — и показывает на город за кухонным окном, и все туда невольно смотрят. А он уже за порогом. Уходит.
Муж и жена глядят друг на друга, делятся впечатлениями, пожимают плечами и разводят руками. И вдруг замечают тот великолепный шарф на вешалке. Гость его забыл! Жена даже дверь открывает. Но никого нет. Ладно, решают они, сейчас вернется. Только ты не открывай, я сам, предупреждает приятель.
Проходит час.
Второй.
Никто не возвращается. Ни через день, ни через месяц. Гость из Куйбышева, или откуда он был, пропал. Ну куда девать шарф? Жена хочет выбросить, но приятель ее останавливает, ему очень нравится шарф, расцветка и то, как он нежно льнет к шее. Можно просто прогладить или постирать, да и все. Так и делает жена. В ней ведь на самом деле еще сильнее рачительная жилка, а выбросить она хотела — ну, так, впопыхах, не подумавши, первое неразумное такое движение души было.
И приятель носит шарф. Выходит из подъезда, не запахивая полы пальто или плаща, идет, и соседи встречные, здороваясь, любуются на радужный шарф. А он садится в машину и отправляется на работу. По ступенькам завода тоже идет в распахнутом пальто. Ну и так далее.
И вскоре, вскоре начинает он ощущать какую-то специфическую слабину, хворобу — не хворобу. Словно весеннее такое голодание организма. Но и летом это состояние не проходит. И осенью. А зимой уже точно чувствуется большая слабость и донимают боли в груди или в горле, не поймешь.
К весне он уже на больничной койке. Операция на горле. Сил никаких. Его понижают в должности. Дача сгорает. Машина вдребезги разбивается в аварии. Шарф уже изничтожен, конечно. На шее старый. А голоса почти нет и сил тоже. Когда мы встретились с ним у моего друга детства Вани Зырянова, я ошалело его не узнал, то есть сразу не узнал, а потом уже сильно подивился: старик. А ведь мы одногодки.
— А жена? — тут же спрашивает Андрейченко. — Ушла или при нем?
— Осталась.
— Хм, ну хотя бы это… соответствующе…
— Это, конечно, происки прежней, — говорит Люба, постукивая ложечкой по блюдцу.
— Никогда не верила в бабушкины сказки, — заявляет Катя.
— Я тоже, — отвечаю. — Но что случилось с моим приятелем, то случилось. Возможно, это все совпадения: Куйбышева с городом У, Волги с Селенгой…
