— У пресвитера борода должна быть. А я бреюсь через день, а то и через три дня, и ничего, так только, редкая поросль.
— У тебя еще все впереди, молодой человек. Давай миску. Понравится — дам добавки. Тогда, знаешь, кто тянет на эту роль?
— Какую?
— Пресвитера Иоанна?
— Мм?..
— Любин муж — Виктор.
— Ха!.. Но… все может быть. Остается найти то чудное дерево, что росло в царстве пресвитера Иоанна, за которым и открывалась та сторона. Фу, обжегся!
— Не спеши… А руки ты помыл?
— Помыл, помыл, мадемуазель Мальвина… Наверное, и эту пьесу вы играли в театре. И режиссер был Карабасом?
— Ой, ну хватит, а? Дался тебе этот несчастный режиссер театральной студии.
— А, он уже несчастный?.. Преследовал девочку — рыжую птицу… Птицелов-Метерлинк. Еврипид недобитый. Не удивлюсь, что это от него ты убежала, бросив универ.
— Я не бросала университет, а просто взяла академический отпуск… Чтобы посмотреть мир, подумать… Адрес этой горы мне дали наши девчонки с биофака. Ну, не именно этой горы, а вообще, этого царства пресвитера Иоанна.
— Надеюсь, твоего деда больше не будет подводить здоровье. И бабушку. И тебя не вызовут снова телеграммой.
— Как будто лето, то бишь пожароопасный период, никогда не закончится… А каша-то подгорела.
— Отличный вкус. Это лето закончится лишь в октябре. Сентябрь тоже пожароопасен.
— А когда начинается призыв?
— Ну-у… в октябре и начинается… Но, может, здесь, в царстве Иоанна есть особые места, где время останавливается. Тот путешественник из хроники, что я читал в каком-то журнале, в «Вокруг света», наверное, тот путешественник просто шагнул за дерево — и остался на той стороне. Хотя всех и его предупреждали, что нельзя шагать на ту сторону… И что это значит, никто до сих пор не знает.
…
«Чиу-вичиу, чиу, чиу!»
«Филю-вилю-фили-фили-фили-тью-тью».
«Чак-чак-чак!»
«Тцит-чек-чек! Тцит-чек-чек!»
«В Москве с двадцать седьмого июля по третье августа пройдет Двенадцатый Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Гостями фестиваля станут около тридцати тысяч человек из ста пятидесяти семи стран мира. Лозунг фестиваля — „За антиимпериалистическую солидарность, мир и дружбу“. Автор эмблемы фестиваля — Масаутов Рафаэль Зейнурович. Автор талисмана фестиваля „КАТЮША“ — Веременко Михаил Петрович».
«Тцит-чек-чек! Тцит-чек-чек!»
«Сообщение ТАСС: Выполнен важный этап международного проекта „Венера — комета Галлея“. 11 июня начат принципиально новый эксперимент по изучению циркуляции атмосферы Венеры и ее метеорологических параметров».
«Чак-чак-чак!»
— У эвенков, кстати, считается… ну, короче… что Венера их родина.
— Да?..
— Да. Мишку чуть туда и не отправили… И черт дернул меня ввязаться в эту погоню.
— Зачем же согласился?
— Ну… я не думал. Да и мог быть борт на Большую землю, в военкомат.
— Ах… Так ты из-за этого пошел?
— Да. Я знал, что ты вернешься.
— Но как ты мог быть в этой мерзкой погоне?
— Я же говорю тебе…
— Слышу. Слышу… Как-то это… подловато.
— Кристя?
— Вот то и говорю, что думаю. Грош цена всем твоим рассуждениям, разве нет? После этого… Ты ведь добровольно пошел.
— Ну…
— Что «ну»?
— Да, да.
— Как же ты мог? Как это вяжется с твоими умозрениями? Заповедник нового типа и все такое? Царство Иоанна? Книжные премудрости? Ахи и охи?
— Про заповедник — не моя идея вообще. Это Петров.
— Сути это не меняет.
— А что ты думаешь?
— Что я думаю? О чем? О ком?
— Что ты думаешь, если бы меня забрили, я бы там малину собирал?
— В армии?
— Да. Валерка пишет, что в туркменском горном лагере проходит подготовку. И оттуда всех отправляют в Афган. Наверное, уже и перебросили. От него две недели нет писем. И что он там сейчас делает, как тебе кажется?
— Ничего мне не кажется. Но все это не означает, что давайте, айда, охотиться на людей, эвенков-тунгусов.
— Еще неизвестно, вдруг он и поджег.
— Ох! И это ты говоришь? И тебе ни капельки не стыдно? Ты же сам мне доказывал, что он не способен на это, что с канистрой кто-то подстроил. Складно получается: к тебе завалился пьяный эвенк, а до этого он утащил у тебя канистру с керосином и подпалил «Орбиту». Это же подтасовка Андрейченко! Этого типа с волосами в ноздрях и похотливыми глазами.
— Он что, к тебе приставал?
— Ты просто… осточертел со своими подозрениями. У него похоть на все, что плохо лежит. И у его женушки. Сам же рассказывал, что он три мешка крупы упер с пепелища, а она перекормила свиней, или как там? Непроваренное дала? Те и задохнулись от такого-то дурного богатства.
— Ладно, не будем спорить ни о чем.
— Как это ни о чем? Что ты такое говоришь?
— Ну что я такого говорю? Это как раз ты много болтаешь!
— У меня логический склад ума. И я вижу ясно следствия и причины. В том, что произошло с Мальчакитовым, ты тоже виноват.
— Я пошел безоружный. И никогда… никогда бы… не выстрелил в человека.
— О! Снова речи а ля Лев Николаевич. Как мило… Куда ты убегаешь?
— За водой!
— Ты же ходил.
— Вдруг ручей пересохнет. И птиц послушаю, а не твой щебет.
— Ах, так?!
— Да, так.
…
«Псюй-льи! Псюй-льи!»
«Цити-цюри! Цити-цюри! Терличь! Цити-цюри! Цити-цюри! Терличь! Терличь!»
«Фьи-фи-тити!»
…
— Хэх, пока мы тут трапезничали, на ручей миша приходил. Не Мальчакитов, а косолапый. Крупный. Бродит вокруг. Слышишь?.. Кристя?.. Ну чего?.. Обет молчания? Ладно. Давай молчать. Буду молчать, как Андрей Рублев, когда он зарубил татарина. А не зарубил бы, татарин изнасиловал бы девку. Хотя потом ее все равно татары с собой забрали. Она сама к ним пошла. Так что зря Рублев грех на душу брал. Девичья порода переменчивая и непонятная. Живи и радуйся, а они не хотят, придумывают себе кручины. Ну что ж, селентиум, как говаривал поэт. Молчи, скрывайся и таи, это я помню. Хороший завет… Селентиум или силентиум? По-моему, первое лучше, от Селены. Она всегда молчит, да. Ну, помолчим и мы. Пускай, как говорится, в молчащей тишине скрываются оне… Нет, наверное, поэт так сказать не мог. В молчащей тишине… Какое-то масло масленое. В молчащей тишине. Да. А звучит хорошо. В молчащей тишине скрываются оне. Скрываются. Да. Занавес.
