— Тебя еще совсем на свете не бывало в те поры. Хто тебе сказывал? — спросила старуха.
— Отец.
— Ну, он ищщо и не то тебе скажет, — ответила старуха. — Должность такая.
— А что жена маячника? — напомнила Полина.
Старуха взглянула на нее, покачала головой.
— Жила одна. Вот как я… И я, тогда совсем молоденькая, зашла на маяк к ней…
Все с изумлением смотрели на старуху, Песчаную Бабу, силясь представить ее молоденькой… Да как такое возможно? Песчаная Баба сразу на свет явилась такой: с продубелым мужиковатым лицом в глубоких морщинах, с широкими скулами, с черными глубоко сидящими глазками, крупным носом, — и русская, и нерусская в одно и то же время.
— И что? — спросила Полина.
— А ничего, — сказала старуха с усмешкой и потрогала кончик своего носа. — Бычка искала, сбег бычок. Я тогда в Семи Соснах жила. Она меня чаем напоила. Сказала, что съедет с маяка. Уже поздно было. Она заночевать оставляла. Я и осталась… Насилу утра дождалась и спозаранку драпанула… Только пятки сверкали.
— Почему? — подала голос Полина.
— А все потому, — сказала Песчаная Баба, — нету там покоя. Да и нигде нету. Весь остров ходуном ходит. Если бы не песок, то и вообще — страсть чё было бы. А песок… Песок, он все успокаивает, волнами покрывает, — при этих словах голос старухи зазвучал почти нежно. — Дороги переметает, ровно снегом… Шуршит, шелестит по лиственницам-то, по кедрам, по бревнам, шуршит, шелестит. Так и есть, мол, шшш, шшш, утихомирься, народец, хватит колготиться, шшш! Тут скоко с ним сражалися, заслоны ставили, чистили, укрепляли. А все бесполезно! — Она махнула рукой с какой-то безнадежностью, но и глубокой отрадой. — Бесполезно. С вечера дорога проезжая была, а утром глядишь: занесло, трактор буксует, не говоря уж о грузовике каком…
Она замолчала. И все молчали, как будто прислушивались. Баба пошевелилась, вздохнула.
— Ну, вы уж уморились. Счас спать наладимся. Кого куды? Вы, девки, на печь полезайте, там лежак. А мальцы на полу прилягут, матрас у меня сенной есть.
Баба, кряхтя, вставала, тяжело ступала по половицам, тащила из закутка шуршащий матрас. По стенам двигались тени, словно бы и не этих ребят, а каких-то других людей, давно живших на острове, хлебавших баланду, евших мерзлый хлеб, таскавших невод негнущимися руками, съедавших свежую рыбу прямо из сетей, без соли, пока охранники не видят, и пригоршней крупчатого снега приправляя свою воровскую трапезу. Жизнь текла как песок. В песок она и обратилась.
15
Но поспать во владениях Песчаной Бабы им не удалось. Только вроде задремывать начали — звонко ойкнула Лида, вскричала. Они с Полиной зашептались. Старуха заворчала. Мяукнула кошка. Снова дрема окутывала дом в песках, и вдруг залаяла собака, а следом налетел звук мотора. Мотор заглох. А собака все лаяла. Старуха застонала, закашляла, поднялась со скрипучей кровати, зажгла лампу. Снова пошли по стенам тени. Старуха бормотала недовольно, надевала ватные штаны, накинула телогрейку, взяла лампу и двинулась к двери.
— Вот проруха, — проговорила она хрипло.
— Эй! Есть тут кто еще живой?! — громко и властно закричали с улицы сквозь собачий лай.
— Ты и мертвых побудишь, — сказала старуха.
В дом вошел человек. Это был отец Кита в черном полушубке, милицейской цигейковой шапке-ушанке с кокардой посередине.
— У тебя ребяты? — громко вопрошал он. — Конькобежцы?
— Здеся они, хде же еще, прикорнули, — отвечала старуха.
— Все четверо? Эй, спортсмены! Полинка, Лидка!
— Да, да, — сонно и испуганно отвечали те с печки.
— Вот вам и да. Учинили шухер по всему поселку. Все вас ищут. Мать с ног сбилась. А они на печке жопы греют. Серега! — гаркнул он. — А ты, паршивец? Чё-о, не в уме еще? Скоро в армию пойдешь, мазурик! А все хаханьки, побегушки наперегонки с собственной дуростью. Чего вы сюда убежали? Мишка! Мальчакитов! Живой? Тунгус! Еще и тебе утопнуть не хватало. Совсем порода переведется. Дурачье…
Песчаная Баба исподлобья наблюдала за расхаживающим по избе милиционером. Он остановился, взглянул на нее.
— Еще песком не засыпало тебя тут?
— Песок бесконвойный, — ответила бабка с вызовом. — Куды хочет, туды и течет. Вам бы там всем легче стало, ежли б засыпало.
— Болтаешь много, — сказал он со злостью.
— А хде бы тада твой сыночек согрелся? Дявчонки?
Милиционер метнул взгляд на сына.
— А, балда!.. Ладно, потерявшиеся, собирайтесь. Я на машине.
Девочки слезли уже с печки, натягивали куртки, садились и надевали коньки. Мишка тоже обулся. И Кит. Наблюдавший за ними милиционер усмехнулся.
— Вот бы прогнать вас по льду назад, впереди машины!
Песчаная Баба остро глянула на него и покачала головой.
— Ну, вперед! — скомандовал милиционер, увидев, что все уже оделись. — А тебе, старая, все ж таки спасибо, что приютила.
И первыми двинулись к выходу девочки, балансируя, стуча лезвиями и иногда цокая. Следом пошел Кит, он был в ботинках, коньки нес в рюкзаке. Последним уходил Мишка. Песчаная Баба шла за ним. Готовясь переступить порог, Мишка потерял равновесие, взмахнул руками, Песчаная Баба поддержала его, провела рукой по груди, животу.
— Шшш! Держись молодцом, не падай, — проговорила она и легонько подтолкнула его в спину.
И Мишка вышел. Вскоре под лезвиями заскрипел песок. Они ехали по лесной дороге, фары выхватывали стволы сосен, лиственниц, склоны. Потом справа распахнулись ночные дали Малого моря.
В поселок они добрались глубокой ночью или даже, скорее, ранним утром. Сразу завезли в дом фотографа Адама Георгиевича Мишку.
Дверь была открыта. Мишка старался не стучать «ластами». Сразу сел на табуретку и принялся расшнуровывать ботинки. Вскоре послышалось осторожное постукивание, и в кухню вышла Перламутровая. Мишка различил ее в темноте. Сняв куртку, шапку, он прошел в комнату. Здесь, конечно, было намного теплее, чем у Песчаной Бабы. Мишка начал раздеваться, сидя на диване и косясь на кровать с Адамом Георгиевичем. Перламутровая вошла в комнату следом за Мишкой. Адам Георгиевич дышал прерывисто, потом дыхание его выровнялось. Мишка залез под одеяло, вытянул гудящие ноги, расправил уставшие плечи… Да все тело ныло. Давно он не бегал хорошенько. Эта прогулка будет тренировкой к предстоящему забегу через море.
Мишка блаженствовал под одеялом. Адам Георгиевич так и не проснулся. Перламутровая затихла. Как будто и не было ледяного солнечного полета вместе с девчонками и неповоротливым Китом. Не было разговора под Березой-Звездой с черноволосой Лидой, чье второе имя еще неизвестно. И они не ели мороженых ленков в доме Песчаной Бабы, засыпанном лагерными песками… О-ё, Ираиндя туриндун… туриндун… В богатырской Ираиндя-земле… А дальше он вспомнить не мог.
