— Вот же зараза! — крикнула повариха.
Мужик сопел, переминался с ноги на ногу. Мишка ел, покосился и поймал его взгляд. Мишка торопливо доел свои сырники, залпом выпил сладкий чай, встал, взял шапку. Двинулся было к выходу, нахлобучивая шапку, но вдруг свернул к стойке и купил порцию сырников и чай. Пучеглазая повариха с подозрением смотрела на него. Мишка поставил тарелку и стакан на пустой столик и обернулся к мужику в шинели. Тот смотрел. Мишка, так ничего и не сказав, направился к двери, провожаемый взглядом мужика и поварихи, и вышел.
Свет на Ольхоне просто бушевал. У Мишки на глаза навернулись слезы от света. Оле-доле, а что тут говорить, ага. Мишка закурил. Мимо шел мужчина в куртке с меховым воротником и высокой оленьей шапке. Посмотрел на Мишку строго. Э, дядя, давай шагай, эвенкам с пеленок курить можно.
Мишка озирался. Пошел в сторону рыбозавода. Лаяли собаки. Дымы все также упрямо струились в небо, в вышине раздувались кронами, будто лес белых деревьев вставал над поселком. А среди них — два-три черных. Там, видно, топили углем, мазутом. Мороз дыхание перехватывал. Ну, не дулбун
[27] ли Мишка? Как он попрется на коньках в море? Да с чемоданом. Дулбун и есть.
Вдруг скрип снега нагнал его и кто-то тронул Мишку за плечо.
— Хубунок!
Мишка обернулся. Перед ним стоял тот мужик в шинели, красноватое жесткое костистое лицо в рытвинах и рыжих волосках плыло в улыбке, глаза были светло-синие, березовые почти… или бирюзовые.
— Хы-ы, хубунок, — снова сказал мужик.
Мишка насупился. Чего он? Хубунок — звереныш нерпы, детеныш. А это, наверное, дулбун и есть, о котором Кит рассказывал. Мишка невольно посмотрел на его ноги в больших черных жестких валенках.
— Меня зовут Мишка, — сказал он этому человеку.
Мужик стащил брезентовую рваную рукавицу, под которой была еще рваная матерчатая перчатка, снял и ее и козырнул.
— А я — комендант, — сказал он и стал рыться за пазухой, достал огрызок карандаша, грязный блокнот. Принялся что-то писать. Мишка заглянул и увидел какие-то каракули. Мужик подул на пальцы, натянул рваную перчатку.
— Какое твое имя?
— Миша, — снова представился Мишка и, подумав, поправился: — Михаил.
Мужик кивнул, ощерился в улыбке.
— Хубунок.
— Э-э, — протянул Мишка, — чего заладили?
Мужик сразу нахмурился, спрятал блокнот за спиной, уставился на Мишку.
— Ты брось-ка! — Он погрозил пальцем в рваной перчатке. — Будешь отвечать?
— Зачем? — спросил Мишка, томясь.
Мужик вдруг широко улыбнулся, показывая крепкие целые белые зубы.
— Н-а-д-а.
— Ну, че отвечать? — спросил Мишка.
Мужик задумался, снова вынул из-за спины блокнотик, помусолил карандаш, потеребил и так-то замызганные почерневшие странички.
— Э-э, ммм, ххх. — И вдруг глянул почти ясно на Мишку и спросил: — Куда бежишь?
Мишка вздрогнул, отстранился немного. Мужик уловил момент и начал наступать, хватаясь за пуговицу на Мишкиной куртке:
— Куда, говорю? А? А? Отвечай. Отвечай мне. Мне. Ну, отвечай.
Мишка отвел его руку и ничего не ответил. Помолчав, сказал, что ему некогда.
Мужик хмурился, всматриваясь в его лицо требовательно.
— Есть когда, есть, — бормотал. — Они подождут еще, стой смирно. Я их знаю.
— Кого? — спросил Мишка.
— Капитанов.
— Каких? — удивился Мишка.
Мужик крутанул башкой, указывая куда-то то ли в море, то ли в небо.
— Их, капитанов. Не веришь?.. Они мне в дом на Шаманку все доставляют, вот все, понял?
Мишка на всякий случай кивнул. А мужик перечислял, загибая пальцы в рваной перчатке:
— Солярки, сколько надо. Сухари. Папиросы. Конфеты. Капусту. Яблоки… хых… Варенье. Пошли, угощу.
— Не-а.
— Чего? Не хочешь? — Он схватил его за руку.
Мишка вырвал руку.
— Ладно, дядя, пойду, какие там у тебя капитаны, не знаю я, ага.
Лицо мужика стало свирепым, усы распушились, рыжеватая борода и так была всклокочена, из-под шлема строительного выбивались спутанные кудри. Мужик напоминал то ли разбойника, то ли кого-то еще, может даже Луча Станислава Ильича.
— Капитаны с «Ленинградца»! — закричал он с непонятной яростью. — «Сталинградца»! «Потапова»! «Буревестника»! «Ермака»! Капитаныыы! — Он ощерил пасть, взмахнул рукой. И вдруг мгновенно успокоился и дружелюбно улыбнулся. — Дай табачку-то, хубунок.
— Ладно, — сказал Мишка и полез за сигаретами, но тот закрутил головой и показал на ту, что курил — докуривал — Мишка.
— Да тут уже мало, — сказал Мишка.
Но мужик просительно поднял брови, потянулся к окурку.
— Чинарик дай.
И Мишка отдал ему дымящийся окурок. Мужик с жадностью затянулся, пустил дым в прокуренные усы, затянулся еще сильнее, уже обжигаясь, и все, в две затяжки добил окурок, выплюнул фильтр. Мишка посмотрел неодобрительно. Его-то бабка с детства приучила не сорить ни в тайге, ни где-то в деревне. Тем более — окурками. С них может такой пожар пойти — километры зрелой зеленой тайги в такие вот чинарики и превратятся, да в обгорелые спички. Мишка обычно окурки гасил тщательно и клал в карман, так и носил, пока урна не подвернется — в городе, а в поселке — ну, до мусорного ведра, а чаще всего выбрасывал скопившиеся окурки в печку. И карманы его одежды воняли табаком. Мишка любил этот запах.
— У капитанов табачок — да-а, кре-э-пкий, — проговорил мужик, облизывая растрескавшиеся губы.
— Капитаны зимой на печах плавают, — решил пошутить Мишка и пожалел.
Мужик тут же воспламенился яростью.
— Зимой все на ледоколе! На «Ангаре»! Уголь в топки! Р-раз!..
Но раскочегариться ему не дали мальчишки с санками, бежавшие по улице. Крикнули: «Андрейка, где твоя копейка?!»
Мужик уставился под ноги, забубнил:
— Нет у Андрея ни копейки, не водятся денежки, мимо плывут.
А мальчишки кричали:
— Андрейка, а где твоя котейка?!
И тут присмиревший мужик вдруг пошел красными пятнами и кинулся за мальчишками. Мальчишки с хохотом убегали, свистели, улюлюкали. За воротами и заборами лаяли собаки. Одна откуда-то и выскочила, такая небольшая, кудлатая, кинулась за мужиком, быстро догнала и стала хватать его за валенки. Он изловчился и поймал ее. И тут показалось, будто он просто отодрал свою бороду и зачем-то держит ее, потрясает ею. Но нет, борода его, похожая на кудлатую собачку, была на месте, на жестком воротнике шинели в ожогах и дырах от костров, наверное. А собачка визжала, изворачивалась в лапах Андрея. Он поднял ее, как будто собираясь швырнуть на землю.
