— Хэх, ну и дела, самое… — Парень протягивал руку. — Здорова.
— Здорова, Кит! Я тебя сразу признал, — говорил Мишка, улыбаясь во весь рот и тряся протянутую руку. — А пошел по улице, думал, о-ё, совсем никого нет, все изменилось, как не было.
— Н-нет, чего это? Есть. Все как было, так и есть, — отвечал парень, доставая из стола пачку сигарет. — Закуривай.
Мишка заметил, что он иногда слегка заикался, раньше вроде бы этого за ним не водилось. Он взял сигарету. Кит достал и железную зажигалку и с шиком щелкнул ею. Мишка прикурил. Кит тоже.
— Да садись, чё-о конечности грузишь, не казенные. А я смотрю, — говорил Кит, затягиваясь, пуская дым, — смотрю, самое, чё-то рожа лица как будто знакомая. — Он растягивал толстые губы в улыбке. — А это ты, самое, собственной, этой, персоной. Откуда свалился? На самолете?
— Не-а, так, по земле, малость и по морю, — отвечал Мишка.
Кит повел округлыми плечами, удивленно округлил и глаза.
— Ну-у? Пёхом?
Мишка засмеялся.
— Нет, зачем, на автобусах, автомобилях. Пожил немного у друга.
— А-а, самое, — добродушно лыбился Кит, — а у нас тут один кент пешком притрухал с Иркутска. Его сдали в дурку или интернат вместе с немцем, Бахом. Через три месяца пришел, ноги босые, в крови. А Бах — нет.
— Это не за ним делегация приехала? — спросил Мишка.
— К-какая? — переспросил Кит и уже сам понял. — А, самое. Эти… Да нет, — ответил он и вдруг задумался. — Хотя чем черт… Бах здесь давно, из спецпереселенцев.
— А чего его сдали, тоже дурак?
— Бах? Немец. Старый очень, немощный, сеть тягать в свое время надорвался… Мы его с пацанами донимали. Кирпич привяжем и об стенку: бух! бух! А он сидит и Баха слушает. А тут кирпич: бух. И он выходит с немецкими матюками.
— Сам себя слушал?
— Да нет. Немецкого композитора. У него проигрыватель и пластинка одна запиленная. А может, две. Орган. — Кит улыбнулся, подмигнул. — Орган, не орган, сечешь?
— Ага, секу, — ответил Мишка и даже вспотел.
— Потому и кличка такая. А так-то его зовут…
— Генрих, — подсказал Мишка.
Кит удивленно взглянул.
— Ни фига. Павел Андреевич Шнитке. Ну а ты как, чего? Где?
Мишка коротко рассказал и сам стал спрашивать. Кит учился в десятом классе. Все это время он провел на острове, постигая школьные дисциплины, летом помогая отцу рыбачить на катере. Но это не главное. Главное у него началось с подарка. На шестнадцатилетие отец подарил ему фотоаппарат «Смена». Начал он фотографировать — и понеслось, все и всех перефотографировал и вот поступил в ученики к Адаму Георгиевичу. На острове, наверное, уже нет такого уголка, камня, который бы он не запечатлел, все скалы: мраморную Шаманку, Богатыря, на Саган-Хушуне Трех Братьев, скалу Любви, Кобылью Голову, вершину Жима, заливы Сарайский, Хужирский, бухты Харанса и Харалдайская, Загли и Тагай, ходульные сосны и дюны, причалы и катера, урочище Песчаное, где когда-то был лагерь, урочище Семь Сосен, где тоже стоял лагерь. В Песчаном живет одна старуха теперь, после ликвидации лагерей там построили цех рыбзавода, вроде деревня выросла, но стали ее заносить пески, люди мучились, боролись, а потом там случился пожар, цех погорел, бараки еще стояли, но что толку? Бараки перевезли в Хужир. А баба там осталась. Одна воюет с песками. Ее так и зовут Песчаная Баба.
Мишка поежился:
— Тут у вас Ливийская пустыня.
Кит дернул себя за чуб и засмеялся. Про Полинку сказал, что она здесь сейчас, на каникулах, а вообще-то учится в медучилище в Иркутске. Если Мишка хочет, то может сходить к ней, ее родители живут там же. Мишка сказал, что остановился у Адама Георгиевича. Там у него курица ходит…
— Хорь завелся, степняк, всех кур порезал и петуха, только эта и осталась. Адам Георгиевич с ней, как с писаной торбой, — рассказал Кит.
На крыльце послышались шаги. Кит загасил окурок, принялся разгонять дым руками, бормоча, что сейчас Адам Георгиевич всыплет им, ох, не миновать раздрая. Но после стука вошел давешний бурят. Увидев Мишку, он кивнул ему и поздоровался, как со старым знакомым. Ему нужна была фотография на документ.
— Счас, сделаем, — баском ответил Кит.
Мишка спросил, где столовая.
— А тебя что, Адам Георгиевич не покормил?
— Поздно встал, ага, — сказал Мишка.
Кит объяснил, как найти столовую. Мишка спросил позволения оставить чемодан и, получив его, отправился на улицу.
10
Ух и солнце лилось с густого чистого дивного неба над Ольхоном! Мишка зажмурился. И тут же как будто улыбку бабушки Катэ — не увидел, а почувствовал. Ираиндя туриндун… Сэвдеелэй-дэ гуделэй! В богатырской Ираиндя-земле… Весело же и красиво!
Да, это было весело и красиво. Мишка сразу позавидовал Киту. Живет здесь. Вон и тайга темнеет по склонам. Это юг острова голый, степной, а дальше все в деревьях. «Останусь здесь жить», — подумал Мишка. Но тут же представил заповедный берег, тайгу, уходящую к горам — и переваливающую хребет, разливающуюся дальше, дальше, до океана. Нет на свете уютнее берега с зелеными кедрами, крепкими домами. А здесь все-таки очень большой поселок. Трубы котельных вон черно дымят. Машины проезжают. «Не, — думал Мишка, шагая по скрипучей улице, выдыхая пар, как лошадь или олень, — не останусь, домой побегу, ага».
В столовке народу было мало, два человека. Посмотрели на Мишку и снова взялись за ложки, подсовывая под стол стаканы, булькая водкой или вином, быстро наклоняясь и выпивая. Мишка сразу заметил. А повариха, пожилая женщина с пунцовыми щеками и светлыми прядями волос, выбившимися из-под белой косынки, ничего как будто не видела.
Мишка взял макароны по-флотски, сырники, чай. Хорошо, что еще Анатолий Владимирович дал деньги на билет до Иркутска. А Мишка поехал в другую сторону и сколько вон сэкономил.
Дверь со скрипом открылась — и не закрывалась, холод валил, растекался по полу.
— Первозванный, бес, а ну, дверь закрый! — крикнула повариха. — Да с той стороны!
Дверь захлопнулась. Мишка оглянулся — никого. Мужики ухмылялись. Мишка уплетал макароны. На морозе сильно есть хочется. Мишка вспомнил, что ему успел рассказать о Бахе Кит — и глаза его радостно сверкнули, как смоляные полоски лодки на солнце. Его что-то такое вело. Ну, а то нет? Все та же неведомая музыка. Хотя почему же неведомая? В Иркутске в кинотеатре в киножурнале он ее не только услышал, но и увидел: лес оленных труб. Жаль только, в костел тот на Сухэ-Батора не попал. Скуластый его сбил, погнал, как зайца, дынгды-дынгды, о-ё… Мишка поежился. И вон куда загнал — на остров.
Дверь снова открылась, и в клубах мороза вошел мужик в солдатской шинели, в матерчатой шапке с белыми шнурками (такие шапки строители носят), в черных грубых валенках, заросший рыжеватой бородой. Он встал к стенке, повернувшись ко всем спиной.
