— Постойте, любезный, — окликнула его Яна, роясь в сумочке. — Вот, возьмите, пожалуйста, за труд.
Мужичок посмотрел на протянутую бумажку, засмеялся и пошел себе дальше. Яна пожала плечами и спрятала деньги. Косточкин занял место рядом. Автомобиль, пятясь, скатился на узкую улочку, перекрывая движение. Раздались нетерпеливые гудки. Яна вывернула руль и наконец поехала вверх.
— Черт, — ругалась она. — Раньше здесь никто почти не ездил, только неопохмелившиеся водилы. Чтобы не лезть по главным дорогам в центр. А как реконструировали улицу — пожалуйста…
— Странная реконструкция, — заметил Косточкин. — Пешеходам негде брести.
— Ой, это целая эпопея, с этими реконструкциями… освоением юбилейных миллионов. У администрации не хватало просто ума, чтобы осваивать эти денежки. Не было спецов такого полета. А приглашать варягов не хотели… В общем, старая все та же песенка: земля большая, а порядка в ней нету…
— Но свадьбу-то вы здесь решили справлять, — отозвался Косточкин.
— Парадокс, — согласилась Яна.
Автомобиль поравнялся с другой башней. Яна сказала, что подъезжать уже к самой башне не будет, а то снова… увязнет в какой-нибудь истории… Сестренка и так уже сердится.
— А я хотел вас сфотографировать здесь, на башне, — сказал Косточкин.
Она взглянула на него.
— Именно здесь?
Он кивнул.
— Ладно, в следующий раз, — ответила она.
Косточкин поблагодарил ее и вышел. Автомобиль покатил дальше. Проводив его взглядом, Косточкин обернулся к башне. Веселуха стояла в снегу, как будто распахнув объятиями прясла стены. По стене в этот солнечный день бродили тинейджеры в ярких куртках, шапках. Косточкин приблизился к башне, хрустя снежными комьями, звеня льдинками.
Хм, вот уже и у него с этой башней связано некое событие, приключение. И сколько же таких небольших тайн она хранит. Да и других, трагических… За четыреста? — да, за четыреста лет тут всякое случалось. И эти события и складываются такими кирпичиками, как бы образуя двойника башни.
«Может, битым фотоаппаратом это и удастся сфотографировать?» — пришла ему дерзкая мысль.
И Павел Косточкин навел объектив на башню, отойдя назад.
37. Пожар
Замковый лекарь Протвицкий обработал рану, зашивать не стал, говоря, что это делать надо было сразу. Но Николаусу лучше не было. У него не спадал жар, и рана гноилась, — как видно, мужик в драной черной шубе вложил в удар всю свою злобу.
Рана гноилась, и пани Елена послала за травником Петром.
Появление в замке Николауса Вржосека всех удивило. На него глядели, как на Лазаря, восставшего из могилы. И товарищи панцирной хоругви, и пан Копыто думали, что он двойник шляхтича Вржосека, погибшего во рву. Его гибель засвидетельствовал пан Станислав Любомирский, сумевший вместе с паном Григорием и паном Новицким уйти в Красное, куда прибыл пан Гонсевский с войском, и 28 февраля прорваться с большим отрядом в замок. Заблудившаяся часть сего отряда и спасла Николауса. И только пан Станислав Любомирский в красочных подробностях поведал о гибели молодого шляхтича, как он и явился. Это было невероятно. Глядеть на мертвого ожившего шляхтича сбежались все товарищи панцирной хоругви и другие жолнеры. Его приняли воеводы Соколинский и Воеводский. Им он рассказал обо всем, что с ним случилось, умолчав о пане Любомирском, не подавшем им с Пржыемским никакой помощи, даже не выстрелившем по казакам. Пан Любомирский на глаза Николаусу не попадался. Он так и не пришел обнять его. И верно поступил, ибо сии объятия были бы иудиными.
Лекарь Протвицкий, снова осмотрев ногу Николауса, заодно и другую, объявил, что вынужден отнять два пальца на одной ноге и мизинец на другой. Это было печальное следствие путешествия в снегах. Свершив сию операцию, Протвицкий с острой бородкой и длинными усами сказал, что это московитов воевода откусил пальцы — именем мороз. Николаус пьяно его слушал. Перед экзекуцией Протвицкий дал ему добрую меру смоленской злой водки. И теперь Николаус был совершенно пьян. Он возразил, что… что настоящий-то воевода был к нему милостив… да. Протвицкий рассмеялся.
Эти новые раны хорошо заживали, стянутые нитками. А вот ножевая — нет. Гноилась и скверно пахла. Николауса положили не в повалушу к братьям Плескачевским, а в дом.
Рассказ о боярине Михайле Борисовиче Шеине пана Плескачевского не особенно удивил. Он сказал, что и не ожидал ничего другого. Недруги, правда, распускают слухи, что будто бы Его Величество лично присутствовал на пытке воеводы после взятия замка. Но то навет и полная неправда. Не в рыцарском это обычае — пытать пленных, да еще столь родовитых. Этого не было. Хотя допрос и велся. И в плену у Короны воеводе не так уж скверно жилось. С ним обходились подобающим образом. Неспроста же он подружился с недавним своим врагом — паном Новодворским, рыцарем мальтийского ордена. И когда королевский сын Владислав захотел прибыть в Смоленск, то взял с собой именно воеводу Шеина и кавалера Бартоломея Новодворского. И опытные воины ходили по стенам, вспоминали былое и клялись друг другу в дружбе.
Наверное, воевода и вспомнил обо всем этом, увидав шляхтича, подвешенного для расправы.
Но Николаусу в его жару и слабости казалось, что спасение пришло из-за его обета, который он должен был дать у врат Королевских, сиречь Dnieprovscie. Этот обет и спас его. А еще и книга. Он показал ее Плескачевским. Все были поражены. Столь красочной великой книги никому не доводилось держать в руках. Но никто не разумел сих письмен, даже пани Елена, научившаяся читать лишь по-польски вместе с сыновьями. Зато все с тщанием рассматривали миниатюры при свете свечей и лучин. Как только выдавалось время, то и смотрели, дивясь и пытаясь как-то объяснить друг другу сие повествование в красках. Но чаще в доме оставались лишь хозяйка да больной шляхтич. Пан Григорий с сынами несли службу на стенах и башнях, у ворот, как и все вообще рыцари и жолнеры, пахолики и даже другие горожане. Вся стена была разделена на восемнадцать участков, каждый участок включал две «кватеры», то есть стены между башнями. И в одном участке было три кватеры, а в другом всего одна. В остальных — по две. Командир участка именовался кватермистром. Кватермистром Веселухи был назначен пан Войтех, а не его отец, впавший в немилость у воеводы Гонсевского за отлучку перед осадой. И отцу пришлось смириться и быть в подчинении у сына. В защите принимали участие до полутысячи обывателей, шляхтичей, землевладельцев, столько же их челядинцев. В каждой кватере было примерно семьдесят человек. Для припасов у башен были поставлены цейхгаузы, врытые в землю и покрытые гонтом с формами для пуль, гвоздями для мушкетов, селитрой и порохом, патронами, огненными стрелами, фитилями, ядрами. Для отражения неприятеля на стенах установили котлы со смолой и водой, для которых держали сухие дрова.
Но московиты на приступ после неудачи на Рождество не шли, ожидая осадных орудий, по слухам. Да броситься на штурм могли в любой момент. Хотя и не столь умелы московиты в сем искусстве.
