Библиотекарь склонил голову и затем поведал, что эта книга принадлежала славной фамилии Радзивилов, будучи подаренной ранее Янушу Радзивилу, воевавшему под Смоленском с батюшкой царя, самим Алексеем Михайловичем. Позднее летопись перешла во владение Богуслава Радзивила, который перед самой смертью завещал ее Кенигсбергской библиотеке. А самым первым владельцем книги, по имеющейся в ней же надписи, был вилькийский лесничий Станислав Зенович.
И тут царь раскрыл страницы с заложенным в них сухим растением. С изумлением он смотрел на сухую веточку с буроватыми цветочками. Растение это было изолировано от летописных листов плотными чистыми листами гербовой бумаги. Губы царя тронула улыбка.
— Und es ist nicht, ob der Förster selbst?
[286]
Библиотекарь засмеялся, прикрывая платком рот, засмеялись и остальные.
Царь продолжал листать книгу, разглядывая цветные миниатюры.
— Wer hat es geschrieben? Wo?
[287]
Ответа не последовало.
— Die Schönheit der Augen, sehr geschickt, wenn auch mit Eile irgendwie. Aber was bedeuten diese Dinge eine Pflanze? Was bedeutet das?
[288]
Библиотекарь развел руками и, качая головой, ответил, что сие неведомо, светлейший государь, так уж повелось, такова традиция.
Петр рассмеялся и сказал, что немцы чудаки.
Засмеялись сдержанно и окружающие. Петр продолжал. Он заметил, что эти миниатюры прямо цветут. Хотя, может, все больше кровью…
— Herr der Barmherzigkeit, können Sie das Buch für mich neu zu schreiben??
[289]
Ответ последовал незамедлительно:
— Zweifellos, Hoheit
[290].
Петр осторожно трогал листы. Закончив рассматривать миниатюры, взял всю книгу в руки и так держал некоторое время, покачивая. Свита почтительно молчала. Библиотекарь смотрел с некоторой опаской, которая постепенно сменялась на его толстом лице пониманием и в конце концов — восхищением.
— Das ist der wahre Lohn meiner Reise
[291].
Отдав книгу, царь пошел к выходу. Лицо его было светло. За ним зашаркали и остальные. В дверях царь остановился, обернулся к библиотекарю.
— Und was ist der Name dieser Blume?
[292]
Но тот уже уходил в соседнюю палату с книгой. И вместо него ответил другой служитель библиотеки, тощий, длинноносый, чернявый мужчина:
— Heather, Hoheit
[293].
— Wie?
[294] — не расслышал царь.
— Heather! — громче сказал тот человек и повторил по-польски: — Wrzos!
— Wrzos?
[295] — переспросил царь.
— Das ist richtig, Ihre Hoheit
[296].
— А растет ли у нас… — пробормотал Петр, ни к кому не обращаясь. — Коли учинять список, то уж перенять и сей обычай. Да, так.
Вечером у герцога Гольштейнского был бал в честь высокого гостя, Петр поехал с Екатериной. Та радовалась перемене в настроении супруга и уже в карете, везущей их обратно в дом Негеляйна, спросила: что же за ветер расчистил чело? Какое волшебное средство здесь произвело свое действие?
— Не знаешь, растет ли у нас wrzos, друг Катеринушка? — спросил царь. — Heather?
— В Ливонии — да, я помню, — ответила она. — С него собирают мед.
Царь засмеялся.
— Ну вот. Этого мне и недоставало после карлсбадской кислятины.
На следующий день царь и Екатерина покинули Кенигсберг с его черепичными крышами, стенами, шпилями, беспокойными криками чаек, кружащихся над замком, в недрах которого сохранилась таинственная книга русской истории.
И ее уже переписывали для царя.
