— Ой, какая бодяга, — ответила Яна.
— Ага, — согласился Косточкин.
Они остановились перед входом в башню. На стене никого не было в такую погоду. Косточкин невольно поежился, вспомнив, как считал здесь ребрами ступеньки.
— Меня вот тоже… преследует какое-то такое впечатление, — сказал он, — бывшего… уже случившегося…
— Ну, это тот же известный феномен, — ответила девушка. — Говорят, возникает при особенной интенсивности чувств и мыслей.
— Да не то, что вот это уже было, — сказал Косточкин. — А… ощущение какой-то другой жизни. Возможной. Хотя и то, о чем ты сказала, — тоже.
С виноватой улыбкой Косточкин притронулся к голове.
— Ох, не знаю, стоит ли туда подниматься? — забеспокоилась девушка. — А то будет… бриллиантовая рука-нога на свадьбу.
Косточкин заглянул в башню.
— Здесь кто-то поработал лопатой! — воскликнул он, и башня отозвалась гулко.
— Она с тобой заговорила, — сказала Яна.
— И я как-то не удивлен, — ответил Косточкин.
Яна тоже вошла в башню.
— Наверное, она нам жалуется, — сказала она, глядя на груду обгоревших бревен, засыпанных снегом, с торчащими бутылками и пивными банками.
— Кто ее поджег?
— Хм, да обычные недоумки, увы, их тут много… Смешно было, как на юбилей города начальство устроило флешмоб: живая стена. Шесть тысяч человек выстроились вдоль стены и тех участков, которые уже исчезли, и передавали эстафету: капсулу из нержавеющей стали с посланием потомкам, которую и замуровали. А вскрытие состоится аж в две тысячи шестьдесят третьем году, в очередной юбилей. Стас прав, лучше бы они сюда заглянули и разобрали это послание! Говорят, уже решено замуровать вход в башню. Я уверена, что прямо с этим мусором и замуруют. Чтобы в две тысячи шестьдесят третьем году вскрыть торжественно с музыкой и речами. А сколько было спонсоров у этой акции! Стас перечислял, да я уже забыла.
— Шесть тысяч человек могли бы новую стену отстроить.
— Да просто наняли бы бригаду гастарбайтеров. Кстати, они и реконструировали стену. И вон, кирпичи уже высыпаются. Ох, бедный Аркадий Сергеевич, он себе места не находит, пишет петиции, статьи-воззвания, жалобы. Но денег на старую стену нет, сейчас родина занята возведением другой стены. Четыреста лет назад эта крепость была ожерельем Годунова, а у нынешних царей — вон какое ожерелье. А им хоть бы хны.
Косточкин достал фонарик из сумки, включил и посветил в ход, ведущий наверх. Да, лед был вроде бы сбит, хотя местами и не дочиста.
— Можно смело подниматься, — сказал он.
— Ау, башня, — проговорила Яна и дотронулась ладонью до кирпичей. — Ого, могильный холод даже сквозь перчатку.
— Здесь, наверное, вода стекала, — проговорил Косточкин. — А в другой башне я касался — сухая и даже как будто теплая.
— Надо выше подняться, — согласилась Яна.
— Так это и есть главный персонаж той книги? — спросил Косточкин, пропуская вперед девушку. — Так будет лучше… в случае чего.
— Ну да, раз так называется.
— Значит, можно сказать, мы внутри книги… А вдруг умные потомки и создадут музей этой книги тут?
Яна засмеялась.
— Этой стене уже четыреста лет, а что-то не скажешь, будто потомки строителей поумнели. Скорее наоборот.
— Тогда еще четыреста, — откликнулся Косточкин.
— Если стена не рассыплется к тому времени.
На самый верх башни забраться не удалось, ступеньки там были все такие же обледенелые и заснеженные. И, посмотрев сверху на печальные черные кости рухнувших перекрытий и кровли, они пошли по стене сначала до той башни, где Косточкин повстречал Охлопьева, а потом в другую строну — до Авраамиевой башни, откуда хорошо была видна церковь Авраамиева монастыря. Яна сказала, что в этой башне был обнаружен архив Петра Первого, он здесь бывал, когда шла война со шведами, укреплял город.
— Странно, — сказал Косточкин, — все твердят, что Питер — прорубленное окно в Европу, а, спрашивается, зачем лезть в окно, если давно уже была дверь — этот город?
— Ну у нас же все особенное, — ответила Яна. — В окно лазить как-то сподручнее.
— Но можно и застрять.
— Что и случилось. И то за руки тянут, то за ноги. Сейчас — за ноги. Но, по правде, Смоленск дверью никто не считал, а вот — ключом.
— Двери и нет? — спросил Косточкин.
Яна покачала головой и приложила палец к губам.
— Есть, конечно. Но в какой-то каморке за нарисованным очагом.
— Я сразу подумал о квартирке Охлопьева. Меня удивило пианино в прихожей. Такого еще не приходилось видеть.
— А, это на продажу… Никак не продаст.
— Зачем? Он играет?
Яна покачала отрицательно головой.
— Нет. Кто-нибудь из гостей. Но раньше играла его супруга Ольга Адамовна… потом… потом она сбежала с нашим рыжим Патриком! — Яна нахмурилась и с возмущением, но и весело взглянула на Косточкина. — Но вот я и проболталась…
— Еще только один вопрос, — сказал Косточкин. — Она живет на Соборной горе?
— Ни слова не скажу, — ответила Яна. — У вас какие-то странные способности вытягивать разные сведения. С кем вы сотрудничаете?.. Не журналист ли, часом?
— Свадебный фотограф, — ответил Косточкин, прикладывая два пальца к козырьку своей итальянки.
— Мне мгновенно увиделась у вас на голове какая-то шляпа с перьями, которую вы и должны были снять и расшаркаться.
— Придворный фотограф неизвестно чьего величества? — спросил Косточкин.
— Вас еще не завербовал Охлопьев? По-моему, он не прочь расширить свой клуб и выпускать даже газету.
— Пока нет.
— Поразительно, но возникает такое впечатление, что вы… что вас здесь и не хватало.
— Кому? — спросил Косточкин.
Девушка не ответила, прильнула к бойнице и посмотрела на ту сторону, где в тумане тонули деревья и холмы.
— Эшкрофт из Лондона? — спросила она.
— Вообще-то родился в пригороде Уигана в самом центре Британии.
— Он и сейчас играет в этой группе?
— Нет. Они то собирались, то разбегались… Наркотики, слава, то-сё… Как обычно. А сейчас он создал группу под названием «Объединенные Нации Звука».
— Ох ты, мамочки! — воскликнула девушка.
— Да… Старик сдал.
— Обязательно его послушаю.
— Только «The Verve»… Но, честно сказать, мне он надоел. На самом-то деле Эшкрофт даже внешне похож на Джаггера, не говоря о голосе. Это странная копия Джаггера, вот что. Наверное, поэтому он и нервничает… Хотя вот его «Северная душа» — да, хороша.
