— А ты?
— И октябренком был, и пионером успел. Как там?.. Я, Косточкин Павел, вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, перед лицом своих товарищей… торжественно клянусь: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал Ленин, как учила… то есть учит Коммунистическая партия… Будь готов! — Всегда готов.
— Круто. Сейчас это последний писк. Иосиф Виссарионович, туфлей по трибуне, доносы. Но меня почему-то, как говорится, не прет. Стоит только взглянуть хотя бы на тех людей… ну, с точки зрения модельера. Ужос!
— А сейчас?
— Сейчас все одеваются, как примерно тридцать лет назад в Америке и Европе. Ну ладно, двадцать, пятнадцать лет. Правда, речь лишь о провинции. В Питере да Москве, конечно, так, что и не отличишь в общем.
— Ты модельер-одиночка?
— Скоро у меня будет своя студия. Дизайн одежды…
— После свадьбы? — спросил он, внимательно на нее глядя.
Она хотела ответить, но лишь кивнула.
— Без фотографа здесь не обойтись, — сказал он.
Она посмотрела на него исподлобья.
— Ну-у…
— Студия откроется, конечно, в Смоленске? — не без ехидства спросил он.
Девушка нахмурилась, даже надула чуть губы.
— А ты знаешь, что одно время именно Смоленск рассматривали в качестве столицы СНГ? — внезапно спросила она.
— Нет.
— Так вот знай, господин фотограф. Так что откроем филиал и здесь!
Косточкин приставил кулак ко лбу.
— А, вот разгадка этой испанской грусти! Толедо тоже был столицей. И Смоленск чуть ею не стал. А этот зверь, СНГ, разве еще жив?
Девушка качнула головой.
— Не знаю… — Она посмотрела на схему. — Прошли седловину Ленина и дальше налево. Там где-то напротив воинской части был дом дядюшки молодого капитана. У дядюшки женушка очень любила опрокинуть мерзавчика.
— Я думал, кулачными бойцами тогда были только мужики.
Яна засмеялась, приложив ладони к лицу, сверкая серебром сквозь пальцы в черных тонких перчатках. Косточкин потянулся было к сумке за фотоаппаратом, но не посмел его достать.
— Коня на скаку остановит? В горящую избу войдет? — спрашивала она. — И мерзавца уложит одним ударом!
— Гром-баба, — согласился Косточкин.
Они прошли вдоль стен воинской части — или даже двух частей, бетонные заборы были с двух сторон. Дальше виднелась сумрачная церковь, позеленевшая от плесени. Косточкин сфотографировал рваное кресло у крыльца с облезлой кошкой. Яна сказала, что обычно здесь кто-нибудь курит. В церкви живут люди.
— Попы?
— Да нет, обычные граждане… — Она обернулась к нему. — Не устал?
Косточкин вместо ответа достал фотоаппарат и сфотографировал все же ее. Сделал еще пять или шесть снимков.
— Ну хватит, — остановила она его. — Тем более что это слепые кадры, да?
А Косточкин и не думал прекращать, оказавшись во власти обычного фотографического эротизма, но и не только… И еще четыре или больше снимков сделал. И только тогда с сожалением убрал камеру. Как пес поджал хвост.
— Зато есть эффект неожиданности, — проговорил он.
— Но я начинаю чувствовать себя каким-то слепым котенком.
— Почему?
— Не знаю.
— Нет, мне кажется, что затея какая-то… — проговорила девушка со вздохом.
— Какая? — встревожился Косточкин.
— Ну… — Она сделала жест, нарисовав в воздухе какой-то вензель. — Такая… Ходить маршрутом не прочитанной книги. Ведь нелепо?
— Очень даже лепо, — возразил Косточкин. — Тем интереснее потом будет ее читать.
— Да?
— Да. Надо запомнить: Днепровские ворота — дальше… э-э?
— Бывшие водяные ворота, или Пятницкая башня, на самом деле никакой башни уже нет, ее Наполеон взорвал, а на ее месте построили Тихоновскую церковь. Тоже бывшая. Сейчас там ресторан.
— Оригинально, просто иллюстрация ленинского опиума для народа. Куда же патриарх смотрит?
— Как раз там с другой стороны его портрет огромный и висит, — заметила Яна. — Но… не будь ханжой, поучает Стас. Удобно: как раз в этой точке маршрута и можно выпить шампанского. А вообще-то они брали его с собой.
— Мне все равно, — заметил Косточкин.
— Ты трезвенник?
Косточкин в замешательстве глянул на девушку и засмеялся.
— Что касается опиума — да!
— А дальше, — продолжала девушка, — назад и вверх по Большой Советской. У часов поворот налево и вниз по Ленина. До поворота перед воинской частью за седловиной сразу.
— И теперь?
Девушка хлопнула себя руками по бокам, как птица крыльями.
— По схеме если, то снова назад, до часов, вниз, до собора, а оттуда… оттуда — до Днепровских ворот и вдоль стены направо теперь уже… Да, так. И вдоль стены, вдоль стены до башни Орел, на которую еще можно подняться. А вообще-то капитан с провожатым дядюшкой поручиком и своим другом шли в те времена по стене от самых Днепровских ворот, если я ничего не путаю.
— О чем там вообще речь? — спросил Косточкин.
— Как о чем? — удивилась Яна. — О любви. И чертовщине в башне Веселухе.
— Куда же мы пойдем? Назад?
— Нет, — возразила Яна. — Предлагаю идти навстречу героям. По схеме маршрут заканчивается в Никольских воротах. Мы их сейчас пройдем и двинемся против часовой стрелки. Это интереснее, чем возвращаться тем же путем. Переиначим немного Эттингера?
— Переиначим, — легко согласился Косточкин. — Назад, в прошлое.
В это время заиграла горько-сладкая музычка, но он даже не взглянул на дисплей. А на вопросительный взгляд Яны лишь махнул рукой.
Перед КПП солдат орудовал лопатой. Косточкин его сфотографировал и тут же пожалел об этом. Вдруг дверь домика открылась, и вышел прапорщик, невысокий, ушастый, рыжеватый, с пузом, подпоясанным портупеей, с дымящейся кружкой.
— Молодой человек! — рявкнул он. — Сюда подойдите на минутку.
Он поманил Косточкина широкой кистью.
— Зачем? — спросил Косточкин.
— О боже, — пробормотала Яна.
— Я говорю, сюда подойдите, — повторил прапорщик.
— Не вижу причин… — начал Косточкин.
Но Яна уже направилась к крыльцу. Пошел и он следом.
Прапорщик взглянул на девушку и даже слегка кивнул ей, изображая учтивость, а потом сурово посмотрел на Косточкина, прихлебнул из кружки и спросил:
— Могу я поинтересоваться, что и зачем вы снимали?
