— Туда! — выдохнул воевода Самуил Соколинский.
Николаус бросился на улицу. Возле коновязи валялась развороченная лошадь, другая билась в конвульсиях и уже тихо надсадно хрипела и ржала. Гнедой, забрызганный кровью и ошметками мяса, навоза, рвался с привязи, дико тараща глаза. Николаус пытался его успокоить. Отвязав, повел прочь. Гнедой чуть не вырвался, встал на дыбы. Николаус повел его дальше, пока даже не пытаясь сесть верхом. Наконец улучил момент и вскочил, огрел плетью и поскакал к башням, где уже скрежетал и орал бой.
Ор, и скрежет, и выстрелы становились все громче. Вржосек летел прямо туда. Позади тоже слышен был топот. К пролому спешили паны, пахолики. И, еще не доезжая, Николаус увидел зияющий дымящийся пролом в стене. Невероятно, но московиты проломили эту твердыню. И теперь ринулись в пролом, сверкая саблями, зубами, белками глаз, выстреливая из ружей и пистолей, с дикими криками. Их было много! Целая толпа вооруженных московитов. Навстречу им бежали жолнеры с саблями, пиками, чеканами, ружьями. Синие жупаны жолнеров теснились волной, а с той стороны шла волна красных стрелецких кафтанов, и обе волны схлестывались. Прочь летели головы. Просто отлетали, как кочны капустные, и застревали с разинутыми ртами и вылупленными глазами в дымящихся кирпичах. Кто-то хватал кирпичи и швырял в неприятеля. Свистели стрелы и пули. Бежали окровавленные лошади, волоча трупы в стременах, ломая гусарские крылья с треском и хрустом. Над руинами стоял немыслимый ор и зубовный скрежет, нет, лязганье сабель, панцирей, шлемов, копий. Древки переламывались. Николаус выстрелил, и стрелец с бердышом схватился за живот одной рукой, но бердыш не выпускал, пытался еще рубить, да тут жолнер добил его саблей: сунул раз и другой. Но и сам получил такой удар ружейного тяжелого приклада, что мгновенно замертво рухнул со свороченной головой, облив свежей кровью камни. Николаус спрыгнул с гнедого и, сжимая саблю, устремился в гущу рычащих кафтанов, жупанов, панцирей, кольчуг, кровавых бород, перекошенных лиц, выпученных глаз, оскаленных зубов, красных кулаков. «Шах, шах!» — сверкали сабли, вонзаясь в плечи, рассекая вороты, шеи. Гусар, не замечая отрубленного уха, рубил саблей. Кровь хлестала по его щеке, шее. Над головой Николауса пронеслось копье. Он лез по кирпичам выше в пролом, уже заваленный трупами, наступая на теплые и мягкие тела, хватаясь одной рукой за липкие окровавленные кирпичи. Пролом дымился кровью, словно в живой стене выдрали кусок мяса. Навстречу ему вылез немец, в панцире, каске, с пистолем. Он тут же прицелился, дико сведя глаза на переносице и прищуря один глаз, и выстрелил, но Николаус ничего не почувствовал, совсем ничего, и тут же попытался разрубить немца, да тот отпрянул, по-лошадиному заржав, выказав желтые большие зубы. И сабля высекла искры из кирпичей, застряла в щели и преломилась. Николаус зарычал в ярости, схватился за верный чекан и кинулся на немца, раскроил его каску с черепом, получив тугой шлепок мозга прямо в лицо. Отплевываясь, он лез дальше, пока не подвернулся бок старого стрельца с жидкой бороденкой, и шляхтич вогнал чекан ему меж ребер, и стрелец взмахнул другой рукой, пытаясь ударить саблей, но Николаус держал его на чекане, не выпускал, увертываясь, и наконец выхватил кинжал, резко выбросил руку и вонзил длинное лезвие в шею — да пропорол ее насквозь. Стрелец упал, а сверху на него рухнул обезглавленный пахолик. Голова его упала Николаусу под ноги. Он ее почувствовал чуть позже уже под своей ногой, отталкиваясь, попал пяткой в разинутый рот, хрустнул зубами. И получил сокрушительный удар кулака в боевой рукавице. Не удержался и сам полетел в кирпичи, но кинжал с длинным лезвием не выпустил, а тот кулачный боец с пушистой бородой кинулся всем своим могучим тугим телом на поверженного шляхтича, дабы задавить его в кирпичах, забить головой о камни, и напоролся на кинжал, лезвие вошло снизу под кольчугу, стрелец все-таки еще ударил головой Николауса, налег сверху, а шляхтич все удерживал кинжал, вгонял его глубже. И стрелец умирал, не издавая ни звука, ища горло шляхтича мощными растопыренными пальцами, искал… искал… Николаус сник тоже, но был жив. И так и лежал, переводя дух под тяжким трупом, приходя в себя… приходя в себя… И вдруг услышал, как журчит кровь в кирпичах. Это он на всю жизнь запомнит: звучанье живых ручьев на руинах.
42. Линия
Звонок застал Косточкина за разглядыванием схемы. Это была отпечатанная в типографии схема города с нанесенными ярким желтым фломастером точками и стрелками, точки были под номерами, на чистом месте к номерам давались пояснения: 1. Въезд капитана Кайсанова в город; 2. Место встречи с Наденькой; 3. На санях в дом купца Кубышкина… и т. д. Косточкин в какой-то момент даже порадовался, что не читал книгу: эта схема с пояснениями будила воображение. Но, впрочем, пребывал он в унынии… Как вдруг и зазвучали позывные Ричарда Эшкрофта и его ребят. Косточкин потянулся к мобильнику и сразу вскочил, увидев, что звонит Яна.
— Да! — коротко по-солдатски выдохнул он.
— Привет. Вы где? Уже на маршруте?
— Нет. Еще только изучаю.
— Книгу? — с удивлением спросила Яна.
— Схему, — сказал Косточкин, досадуя, что так и не сумел еще раздобыть эту книгу.
— Понятно. Просто у меня хорошая новость — Стас согласился провести этим маршрутом. И у меня, кажется, выдается минута… Немного проветриться не повредит. Вы как на это смотрите, не против такой компании?
У Косточкина горячие разноцветные круги шли перед глазами. Он против?!
— Где… где встречаемся? — почти протявкал он.
— Я тогда перезвоню, уточню. А вообще-то — в пункте А. Или как там?
— Пункт один.
— Ок!
Косточкин постоял посреди номера и затем совершил дикий индейский танец, так что снизу резко застучали по трубе отопления. Наверное, он слишком топал, и, значит, танец был крестьянский, нидерландский, какой приходилось видеть у кого-то из старых художников, Брейгеля, наверное. Да, там у них деревянные такие башмаки. И сами они тяжелые и неуклюжие. Индейцы в своих мокасинах танцуют тише и легче.
Так, так… Что же делать? Куда деть себя? Бежать на поиски книги? Да! Это будет его рыцарским подвигом! Искать в наш век видео и всяких гаджетов книгу — кто на это способен?
«Какой же я был болван, — думал Косточкин, собираясь, — что тратил время на всякую хрень. Надо было читать. Читать всегда, читать везде, читать — и никаких гвоздей. Вот мой девиз и Эттингера!»
На улице было пасмурно. Но только не для Косточкина. В каждом проулке среди деревьев на самом деле мерцало что-то. И галки на видневшейся перед мэрией башне кричали весело, певуче, как жар-птицы. А лица смолян были симпатичны и приветливы. И дворник в оранжевой безрукавке предупредительно сыпанул под ноги Косточкина горсть песка, как сеятель счастья или уж, во всяком случае, разумного и вечного. Косточкин ему улыбнулся и сказал: «Спасибо!» Дворник с синюшным пропитым лицом взглянул на него подозрительно.
Это хорошо, что туман. Туман фотогеничен. Вон как загадочно и призывно расплываются огни светофоров: зеленый, оранжевый, синий, красный, фиолетовый, голубой, желтый.
