— Не жив, как я думаю. Да вот и меня уже похоронили. Ты, панна, так и думала?
Девушка снова посмотрела на него и с нежданной улыбкой, озарившей ее крутые щеки, лоб, нос с проступившими веснушками, покачала головой.
— Так дай я табе, панна Вясёлка, сыграю! — воскликнул радостно Николаус. — Прасі, што?
И девушка попросила снова сыграть «Зеленые рукава». И при этих словах в ее глубоко-синих глазах как будто отразился цвет будущей листвы. Но как только сияющий шляхтич схватил лютню и начал играть, на крыльце послышался шум, и вскоре в дом ввалились братья Плескачевские в доспехах и при оружии, с почерневшими осунувшимися лицами.
Хмуро они поздоровались с девушкой. В доме запахло кисло пороховой гарью. Александр снял шлем, засыпанный кирпичной крошкой, провел рукой по русым длинно отросшим волосам, сине глянул на Вясёлку, потом на Николауса с лютней.
— Жаль, брат, — сказал он, оборачиваясь к брату, — что и меня ты не выучил так-то бряцать. Струнами-то веселее это делать, чем рыцарским оружием.
Войтех пил из ковша квас, поднесенный Марфой, глотал жадно. Утер губы и хрипло ответил, что медведь Александру на ухо наступил, какая уж тут наука… видно, потому и охотничья забава ему милее — отомстить тому зверю…
— Буду и я с вами на стене, — сказал Николаус.
— Да уж к тому времени музыка войны и закончится, — сказал Александр, отстегивая пояс с саблей, бросая на скамью грязный плащ.
— Рана моя… — проговорил Николаус.
— Уж должна бы и затянуться, — прервал его Александр. — Но с такой лекаркой и я бы дело затягивал.
Вясёлка засобиралась, пошла к двери. Попрощавшись, вышла.
— Черт возьми! — воскликнул Николаус. — В чем ты, пан, меня обвиняешь?
— Давай, продолжай свою музыку! — воскликнул Александр, белозубо улыбаясь.
— Мне совсем не нравится твой тон, милостивый пан, — ответил Николаус.
— Да? А что? Так противен мой голос пану музыканту?
— Не много чести ругаться с раненым… Надеюсь, как буду крепко стоять, ты, милостивый пан, сумеешь повторить все.
Александр засмеялся.
— Уж не думаешь ли ты, пан Вржосек, что испугаюсь?
— Посмотрим!
— Вы… оба, — проговорил хрипло Войтех, — белены, как рек Петр-травник, объелись? Сдурели, панове?
Появилась пани Елена, и все замолчали. Но слова той перебранки жглись в душе у обоих рыцарей. И с тех пор они глядели друг на друга сумрачно, ожидая только удобного случая, чтобы скрестить сабли.
40. Косточкин блюз
На следующий день Косточкину позвонила Яна, она спрашивала, как дела у него, благополучно ли прошла вчерашняя съемка на Веселухе. И когда он собирается в Москву? Ей еще надо тут кое-что подготовить к свадьбе, действо-то предстоит грандиозное, уйма гостей, в том числе иностранцев. Они вообще в восторге от этой идеи свадьбы в старом русском городе… Но если Косточкин вздумает тоже задержаться на два дня, то может присоединиться к экипажу субмарины.
Косточкин отвечал, что с удовольствием еще поторчит здесь, а на Веселуху он не рискнул подниматься, но зато попал на чаепитие к живописцу Аркадию Сергеевичу.
— И оно было образцово безумным? — спросила Яна. — Со скрипом ветряных мельниц?
— Да, не без этого, — признался Косточкин.
— Ну что ж, счастливо провести эти дни, — сказала девушка.
— Да, постараюсь тут полазить.
— Осторожнее!
— Спасибо…
В разговоре произошла заминка…
— Ну… — начала было девушка.
Но Косточкин ее перебил:
— У меня один вопрос. Хотел уточнить.
— Мм?..
Косточкину вдруг пришла мысль спросить ее о женихе, да он, конечно, не посмел и все-таки задал другой вопрос:
— У Охлопьева я услышал о каком-то маршруте… маршруте Эттингера, ну, того вашего писателя.
Девушка засмеялась.
— Ой, надо признаваться в дремучести, а так неохота. Я читала его, конечно, но, во-первых, давно, а во-вторых, про маршрут только слышала и… одобряю, конечно…
— Наверное, я и сам мог бы вычертить такой маршрут… Да вот не читал и вообще впервые услышал здесь о его существовании. Книжку если, например, найти в магазине… Но ведь не успею прочитать уже? Ладно.
— Я вижу, даймон города не зря своим хлебом питается.
— Хлебом?
— Ну да, когда мы поем ему дифирамбы. Это его хлеб. Капелла Охлопьева только этим и занимается. Но не всегда все очевидно здесь… Да, вдруг вспомнилось, у одного немца есть стихотворение про то, как он настигал даймона, правда другого совсем города — Венеции… Хм, извините, я позже перезвоню, хорошо?
Косточкин еще несколько мгновений смотрел лучисто на умолкнувший мобильник. Ему тут же захотелось выпить текилы или бутылку вина… белого. А может, и красного. Ну, обычно так и бывает при легком опьянении: хочется еще. Не пойти ли в бар?.. Да вдруг там и застанет звонок. Говорить с Яной ему хотелось бы без чужих ушей. Без чужих… без чужих ушей… Косточкин просмеялся. Но хотя бы дозу «The Verve»? Или какой-нибудь такой музыки… И тогда точно не услышишь звонка… тоже музыки горько-сладкой симфонии. Но… но кто бы мог подумать, а? Что он здесь застрянет. Даймон? Тут же ему послышались такты «Shine On You Crazy Diamond» «Пинк Флойд». Переводится название как «Сияй же, ты, безумный бриллиант». «D» здесь лишнее, но, по сути, разве не даймоном был печальный Сид Барретт, которому и посвящена эта песня? Даймоном этой группы, создателем психоделического рок-н-ролла.
Когда зазвучали позывные из Лондона — такты горько-сладкой симфонии Эшкрофта, — Косточкин дернулся и буквально над переносицей узрел как бы радужный взрыв какой-то виноградины… Звонил неизвестный. Может, Яна с чужого телефона? И тогда он ответил. Но это был Вася, Вася Фуджи. Его голос с легкой картавинкой.
— Никкор, это я, с чужой мобилой, так надо. Короче, срочно выручай, горю, нужны деньги, — как-то затравленно заговорил Вася. — Я линяю.
— Стой, Вася, не линяй, — ответил Косточкин, морщась. — Во-первых, меня нет…
— Ха-ха! — нервно засмеялся Вася.
— …в Москве, — продолжал Косточкин.
— Но ты в РэФэ?
— В Смоленске.
— Блин, там рукой подать… Я к тебе приеду, говори адрес.
— Вася, что за горячка?
— После объясню.
— Да деньги я тебе и так могу на карту скинуть. Хотя и не так много…
— Никкор, карточка заблокирована!
— Кем? Почему?..
— Блин, ну ты совсем, что ли, в отрыве? Бухаешь? Говорю, не для ушей операторов-оперов.
