— В общем, — сказал Косточкин, — если бы четыреста лет назад под стены приехал Сервантес на Росинанте… ну или Дон Кихот, вы бы ему ворота открыли.
Аркадий Сергеевич уставился на него, расширив глаза, и вдруг резко ответил:
— Нет.
— Я так и думал, — сказал Косточкин. — Но дней пять назад я так не мог подумать. Почему-то… Сам удивляюсь.
— Что-то меняется, да? Но это же и есть настоящая цель любого путешествия. Если, конечно, это не простое недомогание после падения, — добавил старик, дотрагиваясь до виска и снова неприятно трескуче смеясь. — Путешествие из Москвы в Смоленск… Только у нынешних путешественников фотик вместо пера и бумаги. Удобно. Все повторяется… Или вы снимаете всё достопримечательности, а не руины и дыры?.. А зря, какая-нибудь и может обернуться кротовой норой во времени, как изволил предсказать Савва, — говорил Аркадий Сергеевич, покуривая сигарету. — Я, правда, не приверженец этих мистических толкований. Хотя как метафора эта мысль интересна. Но… Но на самом деле смутное время давно установилось и длится уже второе десятилетие. Мягкий вариант того исторического. Смута в умах. Налицо и нашествие Запада. Умственное и натужно вызванное. Даже имена некоторые совпадают: Борис… Пушечная пальба в Москве. И польский король снова спешит сюда, в Смоленск, пусть и с другой миссией… И снова волнуется мятежная Украйна.
— Вечное возвращение? — спросил Косточкин.
Аркадий Сергеевич блеснул на него стеклами очков.
— Уж не поклонник ли вы предтечи Третьего рейха? — иронично спросил он. — Но тшшш. Не буду провоцировать вас. Вон одного моего студента оштрафовали за размещение в интернете исторической фотографии фашистов с их флагом в центре Смоленска.
— Все можно превратить в дубину, — сказал Косточкин. — Или в костер.
— Ваша правда, — сказал Аркадий Сергеевич, щурясь. — Томас Манн, например, в тридцать четвертом году рассуждал о Дон Кихоте насилия, о Дон Кихоте зверства. Его воображение нарисовало такого идальго. Идеалиста насилия. Почему-то, кстати, идеализм мыслится со знаком плюс. А на самом деле? У нас были и есть идеалисты зла. Но русский вклад в закрома мира другой. Сами знаете какой. Достаточно назвать имена вкладчиков: Сергий Радонежский, Авраамий Смоленский, Рублев, Достоевский… — Он с усмешкой оглянулся. — Ортодокса Саввы здесь нет, так что и Толстого можно смело добавить. — Он стряхнул пепел в зеленую пепельницу. — И сейчас этот золотой запас под сурдинку борьбы с Западом разбазаривается. Акценты поменялись. Вот есть такое «Сказание о Меркурии Смоленском», римском воине, который услышал призыв Богоматери, собрал смолян, повел на отряд Батыя и разбил его у деревни Долгомостье. Сам, правда, головы лишился, но обрел статус святого. Дореволюционный историк Голубовский в своем труде о смоленском княжестве так расценивает это событие: спаситель явился с Запада. Он видит здесь противопоставление варварскому Востоку. И да здравствует дух просвещения. Ну а современные пииты призывают Меркурия надавать по шеям французам, литве и прочим шведам. Уморительно! Ни слова о татарах с монголами, а ведь Меркурий именно с ними-то и бился.
Косточкин был озадачен. Услышанное как-то не вязалось с язвительными репликами в первую их встречу на стене. И тут ему невольно припомнилась загадочная фраза Валентина или Бориса о шизофрении. И он спросил себя, уж не болен ли этот старик.
— Что вы так смотрите? — с усмешкой спросил Аркадий Сергеевич. — Как будто ваш кумир как раз рябой Иосиф?.. Впрочем, не удивлюсь. Сейчас это модно среди молодежи.
— Но… — пробормотал растерянно Косточкин, собираясь с мыслями. — Неужели вы серьезно говорите?
— О чем? — спросил Аркадий Сергеевич.
— Да вот хотя бы о… Теркине как о Дон Кихоте?
— Нет, — ответил Аркадий Сергеевич, морщась. — Зачем же так плоско? Теркин — это Теркин. В нем блеснула ипостась национального духа. А Дон Кихот у нас еще, может быть, и не объявлялся… Да? Вы сами-то подумайте. И должен попросить прощения, кстати, за друзей. Песика они мне подарили уже с этой кличкой. Ясно, что моветон. Но он уже привык и ни на какую другую не отзывался, хотя я и пытался. Да как являлись товарищи-заседатели, он сразу с радостью переключался на прежнюю кличку. Так и не перешиб обуха плетью… Нелепо, конечно. Но все как-то привыкли, да я и сам порой находил какое-то странное — ну не сходство, конечно, а вот нечто такое несуразно-точное. А?.. Так кого вы припомнили?
Косточкин и вправду начал перебирать имена…
— Циолковский?
Аркадий Сергеевич сверкнул стеклами, в которых на мгновенье отразились огнистые облачка вечернего февральского неба.
— Хм!.. Ну, в некотором роде — да. Только я бы добавил к нему космиста Федорова, библиотекаря, отдававшего свои гроши бедным студентам и мечтавшего о воскрешении мертвых на научной основе.
— У нашего Дон Кихота сразу планетарный масштаб, — сказал Косточкин.
— Вселенский. Тут вспоминается Валентин с его сном о книге «Дон Кихот космический». Уж не вещий ли сон? Хе-хе…
— Позвольте спросить, а о чем мечтаете вы? — решился Косточкин задать свой вопрос.
— Мы? — переспросил Аркадий Сергеевич.
Но ответить так и не успел. Зазвонили в дверь. Аркадий Сергеевич приподнял брови.
— О, неужели все-таки Савва?
Он встал и пошел в коридор. Чау-чау тоже встал, сделал было шаг, но тут же остановился в задумчивости и сел, высунув язык. В коридоре послышались голоса Аркадия Сергеевича и женские. Из реплик Косточкин понял, что эти женщины решили без спросу нагрянуть, так как мимо шли, но мобильный телефон у одной сел, а другая свой забыла дома. Косточкин встал. В комнату входила пожилая полная женщина со взбитой прической, немного картавящая, за нею та, маленькая, в шляпке, которую видел Косточкин во дворе собора, впрочем, она уже сняла свою шляпку.
Аркадий Сергеевич представил им Косточкина.
— Ой, но у вас не очергедное заседание намечается? — спрашивала полная женщина. — Мы не помешали?
— Нет, — отвечал Аркадий Сергеевич. — Обычное чаепитие.
— Так вы приехали снимать наши достопргимечательности?
— Ну уж, скажете, Аркадий, мы так и поверили. Каждое чаепитие у вас с безуминкой, — возражала маленькая быстрая востроглазая женщина в кудряшках.
— Тем более в такой день, — подхватила другая.
— Сейчас я заварю вам свежего чая, — говорил Аркадий Сергеевич, беря фарфоровый чайник и электрический тоже. — Располагайтесь удобно.
— А что у нас новенького? — спрашивала маленькая женщина в темном жакете и брюках, доставая из сумочки очки и приступая к смотрению картин.
— У меня застой! — громко отвечал из кухни Аркадий Сергеевич.
— Давайте, Аргкадий, я вам помогу, — сказала полная женщина, проходя в кухню.
Маленькая женщина, кажется Полина, обеих Охлопьев представил Косточкину, но, разумеется, тот сразу имена и отчества забыл, обернулась к Павлу.
