Я молчал, но сохранять презрительный вид становилось все труднее.
– Это власть, понимаешь?! – бушевал Стерляжий. – Власть над страной, диктатура, риск войны, бицепс вместо мозга!..
– А что, лучше задница? – не выдержал я.
– Лучше мозг! А если его нет – да, лучше задница! Прямая кишка! Намного лучше! Противно, зато не так опасно!.. – Стерляжий задохнулся и сделал паузу, а когда отдышался, продолжил уже совсем другим тоном: – Да что я тебя уговариваю, в самом деле. Твои иллюзии идут от ментоматрицы, к тому же подсаженной… Ты уверен, что Бербиков не приказал подправить в ней кое-что? Лично я убежден в противном, а ты? Ты точно знаешь, что ты действительно Олег Берш, а не его «улучшенный» вариант?
Вопрос не требовал ответа – Стерляжий продолжал толкать речь. Я слушал вполуха, рассчитывая свои шансы. Со мной в зале – четверо, минимум двое из них вооружены и все насторожены. Да еще человека три, не меньше, в данный момент находятся в других помещениях станции, но с ними я разберусь потом. А пиявочку они, похоже, и впрямь не захватили с собой, и это просто чудесно…
Конечно, болтовня о двух вариантах – не более чем фигура речи. Выбора у меня нет. На Грыжу я не вернусь ни в скафандре, ни без. Им нужен любимец техники, но не я, а этот кретин Свят, щенок-шалопай, надоедливый и умилительный… Ради него они провернули немыслимую операцию, ради него добыли технику, куцый список допущенных к которой визировался на немыслимом уровне, ради него прибыли на Луну Крайнюю. Они очень хорошо знают свою цель. Они не отступятся.
Выразить согласие?.. Они не дураки, не поверят. Тут не нужно и пиявочки.
Значит, просто-напросто попытаться использовать первый же удобный момент?
Я рванулся, как только Стерляжий на миг повернулся ко мне спиной. Шанс был невелик, но он существовал, и я боролся за него так долго, как только смог. Секунды три, наверное.
Они удержали меня, только навалившись вчетвером. Я явился с Клондайка, а они с «Грифа», им и на Луне-то было тяжеловато. Поодиночке я мог шутя заломать любого из них, не прибегая к боевому самбо, но вчетвером они были сильнее. А после того как меня кольнули иглой, со мной справился бы даже паралитик.
– В кресло его.
Меня потащили на эшафот. Это и впрямь было убийство, а никакая не казнь, самое обыкновенное убийство. Дело не в месте акта уничтожения – с тем же успехом меня могли тащить в подворотню, в темный, пропахший мочой подъезд, в прорубь…
И даже не просто убийство, а с ограблением. Меня убивали ради тела, чтобы отдать его этому недоноску, Святу. И сознавать это было мучительнее всего.
Я заплакал во второй или третий раз в жизни. На слезные железы парализующее снадобье никак не повлияло.
Жесткая спинка кресла. Давящий захват на черепе. Запах озона.
– Есть режим.
Ослепительный свет…
Тьма.
Снова свет – обыкновенный. Голос:
– Кто ты?
Чуть-чуть шевельнуть веками – вот все, на что я был способен. Иначе бы сказал им не только, кто я, но и кто они с их дурацкими шуточками.
Как будто нельзя было просто пристегнуть меня к креслу – обязательно обездвиживать! Побоялись запыхаться, сачки! Теперь сиди тут сиднем, как Муромец, отдыхай…
– Он не может говорить. – Голос Аскольда.
Слава тебе господи, дошло до жирафа.
– Что ж, подождем…
Они ждали, а я методично отсиживал себе филей. Надя молчала, Стерляжий иногда бурчал что-то себе под нос. Время от времени Аскольд брал мою руку, отпускал, и она падала с деревянным стуком. Эскулап какой! Я крепился и в мечтах проверял ему коленный рефлекс пудовой кувалдой. Прошла целая прорва времени, прежде чем я сумел моргнуть. Еще минута – и пошевелил кончиками пальцев. Поднатужился и скорчил рожу.
– Шевелится! – радостно доложил Аскольд.
– А по уху? – едва ворочая губами, попытался произнести я и почти произнес.
Наверное, Аскольд понял, потому что отшагнул.
– Кто ты? – наклонившись ко мне, спросил Стерляжий.
– А ты как думаешь? – вымучил я.
– Отвечай на вопрос.
– На такой дурацкий? Станет тебе Берш признаваться в том, что он Берш, как же! Нашел идиота.
– А что ты предлагаешь?
– Сунь пиявку за ухо! Или забыл ее на «Грифе»? Так сгоняй, я подожду…
– Оставь, – сказала Надя. – Теперь он действительно Свят.
– Да? – Стерляжий повернулся к ней. – Что-то не похоже.
– По-моему, все прошло штатно, – вступился за меня типчик.
– Он Свят, – подтвердила Надя. – Только ему немного стыдно. Оказывается, с ним и такое бывает.
Только она здесь понимала меня.
– Все-таки проверим, – сказал ей Стерляжий и обратился ко мне: – Знаешь, что это такое?
На свет из шкафчика появилась новая стопка компакт-дисков. Веером шлепнулась мне на колени.
– Неужели ментограмма Берша?
– Она самая. Единственный экземпляр. Валера, включи-ка печку.
Щуплый типчик, которого, оказывается, звали Валерой, кивнул и включил портативную электропечь. Зажегся индикатор, тихонько загудело.
– Гореть будет, вонять будет, – заметил я, морща нос-протез и кривя непослушные резиновые губы.
– Ничего, только расплавится, но это – конец майору Бершу. Встать уже можешь? Нет? Валера, тащи печь сюда. Дверцу открой. Ну, ты готов? Бросай.
Медленно и неуверенно, насколько позволяла ватная вялость во всем теле, я побросал в печной зев все десять дисков. И так же медленно пожал плечами:
– Ну и где логика? Если я Берш, зачем мне мой дубликат, когда вот он я, натуральный? А если я Горелкин, то тем более. Глупо…
Стерляжий не ответил. Только усмехнулся одними глазами.
– Он прав, это не проверка, – встрял Аскольд. – Элементарно же…
– Он – это кто? – спросил я его.
– Ты.
– А кто я?
Аскольд вздохнул и почесал переносицу.
– Ну… Свят.
– То-то, – сказал я. – Вообще-то я догадываюсь, чего от меня ждали. Эмоций, верно? Сделали из меня ликвидатора и хотели отследить: хищно обрадуюсь или впаду в истерику? Если то или другое – значит, Свят. Если каменная бесстрастность, то однозначно Берш, так? А мне наплевать! Я не убийца, а борец за существование, ясно?
– Насчет намерений ошибаешься, – пробубнил, хмурясь, Стерляжий.
– Значит, дело еще хуже? Никто не захотел пачкать руки, а тут как раз подвернулось заинтересованное лицо?
– Отстань, Свят.
– Ага, все-таки Свят!
– Другой бы на его месте сказал спасибо за реанимацию, – с явным осуждением проговорил Аскольд, в то время как Стерляжий молча отошел.
