Более того, я уже начинал злиться на него. Нашел, понимаешь, время и место! Мог бы спокойно дать дуба на Канарах или даже на Багамах, так ведь нет, ткнул пальцем в родные просторы и безошибочно попал в «Островок»! Из вредности, надо думать. Испортил всем отдых и прекрасное настроение. А оно было бы прекрасным, или я ничего не понимаю! В это самое время сидели бы мы все в холле, ну, может быть, кроме Милены Федуловны, попивали бы мою водку под мои шпроты, посмеивались бы над своей робинзоньей судьбой и взахлеб обсуждали перипетии богатого на события дня: спасение горе-папанинца Матвеича и ледовый катаклизм местного значения. И вдруг – хрясть! – все прахом! А если, паче чаяния, покойный Борис Семенович все-таки сам себя резанул по дряблой шеенке, думал я, распаляясь, – такому поступку нет ни названия, ни прощения. Ну почему нельзя уйти из жизни не по-свински, а?..
Феликс внимал Надежде Николаевне, кивал, сочувственно гукал и не переставал улыбаться самой располагающей из своих улыбок. Обаяние и шарм. Мужественность и надежность. Не следователь, а флиртующий бездельник.
Чайник закипел, я заварил чай, принес из своего номера кружку и стакан, а Надежда Николаевна все ужасалась и не могла остановиться. Она нисколько не сомневалась, что Борис Семенович ушел из жизни добровольно, и Феликс ей не перечил. И только когда я разлил чай по стаканам и кружкам, он полюбопытствовал:
– Кто-нибудь это видел?
Надежда Николаевна захлопала глазами.
– Что? Вы хотите сказать, как он... того?..
– Того, того, – кивнул Феликс.
– К счастью, я не видела. – Надежду Николаевну передернуло. – Не знаю, как бы я это пережила... увидеть такое...
– Берите сахар, пожалуйста. Чем богаты... А как вы думаете, кто-нибудь мог это видеть?
Надежда Николаевна метнула тревожный взгляд на дочь.
– Не знаю. Честное слово, не знаю... Может быть, его молодые м... друзья? Коля и Рустам? А впрочем, что я говорю, ведь Коля был с нами. Вы с Рустамом не говорили?
– А вы видели? – Феликс внезапно повернулся к Инночке и не достиг успеха. Она только фыркнула.
– Она здесь была, – заторопилась Надежда Николаевна. – Все время здесь. В этом номере.
И без того длинное лицо Феликса вытянулось еще больше, когда он изобразил изумление. Аборигены острова Пасхи правильно делали, что придавали своим идолам равнодушное, а не изумленное выражение, – меньше работы каменотесам.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь... Разве не вы искали свою дочь по всему корпусу?
Надежда Николаевна принужденно рассмеялась. Только слепоглухонемой мог не почувствовать, что она лжет.
– Искала, да... Не обратила внимания, что уборная, прошу прощения, у нас была заперта. Так что моя дочь все время была в номере, можете не сомневаться...
– Ты гонишь, ма, – отозвалась Инночка. – Прикинь: как Милена развопилась, так я и вышла. Что, думаю, за базар-вокзал?
– И спустились по винтовой лестнице? – полюбопытствовал Феликс.
– Ну да, – после секундной заминки произнесла Инночка. – А что?
Феликс намочил в чае кусочек сахара и со вкусом высосал его.
– Только то, что никто не видел, как вы спускались по лестнице. Абсолютно никто. Вы пейте чай, пейте. У Виталия всегда хороший чай.
– Можно подумать, кто-то из вас на меня смотрел! – запальчиво возразила Инночка. – На жмурика вы смотрели! Гляделки у всех в полтинник – во такие! Ха!
– Язык! – тщетно попыталась одернуть дочь Надежда Николаевна. – Инна, что за язык, ты же будущий филолог!
– Да ну тебя, ма, отвянь, не грузи...
Мысленно я посочувствовал даме, приятной во всех отношениях. И посочувствовал не в первый раз.
А Феликс – тот, казалось, наслаждался светской беседой. На его месте я бы немедленно форсировал допрос и как следует припугнул распущенную соплячку – он же, прихлебывая чаек и жмурясь от удовольствия, перевел разговор на разрушенный мост и нашу робинзонью планиду. «Да-да, я тоже надеюсь, что завтра они наведут какую-нибудь переправу...»
Кто «они», он не конкретизировал. «Они» – и точка. Кто-нибудь о нас позаботится. Кому-нибудь по штату положено о нас заботиться, к этому мы привыкали много десятилетий и еще не успели отвыкнуть. С кого-то семь шкур спустят, если он не проявит героизм в заботе о попавших в беду. И пусть это давно уже не так – привычка все равно живет и позволяет не особенно беспокоиться.
Не у всех такая привычка, конечно. Вот у Инночки ее точно нет. И у Коли ее нет, и у Рустама, и у толстого Лени. А у Надежды Николаевны – есть. У обеих старых учительниц – тем более. Вера в то, что их не оставят в беде. Что спасут. Не слушайте их, когда они говорят, что доброты и справедливости на свете не существует. Есть она в них, эта вера, ее можно лишь ослабить и загнать глубоко в подкорку, но совсем истребить нельзя. Именно эта вера заставляет их разговаривать с должностными лицами любого ранга исключительно тоном агрессивной жалобы. Вы, вы обязаны! Не мы. Мы с вас не слезем и не пошлем вас подальше раз и навсегда. Вы обязаны!
Они никогда не научатся заботиться сами о себе.
Надежда Николаевна еще из успешных – не то супруга чиновника средней руки, не то сама чиновник. Но и она отравлена тем же ядом. Скажи ей сейчас, что восстановление связи с Большой Землей в ближайшие сутки сомнительно, – начнет громко и долго возмущаться.
Но мы, конечно, ничего такого ей не скажем.
– Да-да, – покивал Феликс, решительно со всем соглашаясь и взял кусочек сахара – уже четвертый, между прочим! – Обязательно. Непременно. Я даже думаю, что работы могут начаться ночью, как только прибудет следственная группа. Они тут кое-кого заставят шевелиться. Так что мы с Виталием сейчас пойдем спать, чего и вам советую. – Он по-доброму усмехнулся. – Следователи, свидетели, то-се... Боюсь, что сегодня ночью нам не дадут как следует выспаться. Всех начнут трясти по полной программе...
Надежда Николаевна нервно вздохнула и ничего не сказала. Феликс допил чай и поднялся со стула.
– Ну, спокойной вам ночи. Попытайтесь плотнее прикрыть форточку – дует. Пошли, Виталий... Да! – остановился он, словно на него нашло озарение. – Пока есть время, попытайтесь тщательно продумать свои показания. Уборная и никем не замеченный спуск по скрипящей лестнице – это не очень убедительно...
– Вы нам не верите?! – воскликнула Надежда Николаевна. Не берусь утверждать, что преобладало в ее восклицании – негодование или испуг.
Только теперь Феликс провел осторожный хук. Не ради нокаута – ради выигранного очка.
– Я сделал вид, что поверил, – кротко объявил он. – ОНИ не станут изображать, будто поверили. В этом вся разница.
Пари держу, он ждал взрыва. Но вряд ли предполагал, что бикфордов шнур окажется столь короток.
– А ну, катитесь отсюда! – ужасным голосом заорала Инночка. – Вон! Брысь! С вашим чаем! Подонки! Чмо!
