Открытая со всех сторон беседка возле большого пруда не позволяла тайно подслушать разговор. При взгляде со стороны казалось, что князь и настоятель погружены не столько в беседу, сколько в созерцание.
– Я начинаю чеканить золотую монету, – негромко говорил князь. – При весе имперского золотого она будет более высокой пробы. Вброс золота поколеблет имперские финансы.
– И нанесет удар по престижу Империи, – бесстрастным тоном добавил Сумгава.
Барини улыбнулся. Сумгава глядел в корень: до сих пор ни одному, даже самому крупному имперскому вассалу не дозволялось чеканить золотую монету. Серебряную, от крайности платиновую – еще куда ни шло. Но далеко не всем и лишь за большие заслуги. Начиная выпуск своих золотых, Барини давал Империи крепкий щелчок по носу. Одно дело – объявить о независимости и отстоять ее с оружием в руках, другое – вести себя как самовластный хозяин. А кроме того, деньги ходят повсюду, забредая в самые отдаленные углы, – теперь уже Империи не удастся изображать, будто Унган по-прежнему одна из ее провинций, разве что охваченная смутой.
– Вот именно, – сказал князь. – Нанесет. Удар. Да, кстати. Я забыл поблагодарить вас, настоятель, за приемку и хранение груза. Я признателен. В свете особых обстоятельств десять тысяч унганских золотых будут переданы в ваше распоряжение сразу, как только монетный двор отчеканит их. Это сверх обычного взноса.
– Щедрый дар, – с легким поклоном сказал Сумгава.
– И очень своевременный, – заметил Барини.
Настоятель остановил на лице князя внимательный взгляд.
– В самом деле?
– Безусловно. Потребуются большие восстановительные работы после пожара. Боюсь, что главный храм придется строить заново, а лес нынче дорог, да и камень тоже.
Помолчали, глядя на поднятую ветерком рябь на поверхности пруда.
– Князь мудр, – сказал наконец Сумгава. – Князь прозревает будущее. Могу ли я спросить князя: как скоро нам ждать бедствия?
– Боюсь, что со дня на день, – ответил Барини. Его забавляла эта словесная игра, но он не улыбался. – Только не бедствия, а гнусного преступления. Было бы просто замечательно, если бы прозорливость настоятеля помогла избежать ненужных жертв.
Сумгава сокрушенно покачал головой.
– Разум и сердце восстают против такого будущего, тем паче ближайшего… Но все в руках Единого. Смиренный монах благодарит князя за пророчество. Может ли он хотя бы надеяться, что поджигателя поймают?
– В этом нет никаких сомнений.
– Вероятно, негодяй окажется агентом одного из орденов Всеблагой церкви?
– Более чем вероятно. Но, скорее всего, наймитом.
Сумгава кивнул. Было ясно как день: Барини ищет повод к войне, будто мало ему поводов. Хотя, если посмотреть непредвзято, реальных неопровержимых поводов как раз нехватка. Особенно поводов скандальных, вопиющих, понятных самому тупому простолюдину, – поводов сказать во всеуслышанье: «Ну все, лопнуло мое терпение!» – и позвать того простолюдина на войну, да так, чтобы тот сам пошел в охотку. Понятна была и судьба «поджигателя» – быстрая казнь без предварительных пыток в обмен на публичное признание вины и имена тех, кто оплатил злодеяние. В тюрьмах всегда можно сыскать подходящую кандидатуру.
Все это уже не интересовало Сумгаву. Но вот главный храм… Храма было жалко. Столько трудов… Впрочем, звонкая монета поможет быстро выстроить новый храм, еще краше. Конечно, не сразу, зато монахам будет лишний урок смирения и трудолюбия.
И главное – стало окончательно ясно, что война разразится очень скоро, по всей вероятности, еще до осени. Князь решился. Очень, очень ценные сведения!
Теперь Сумгава уверился: дело его жизни, все то, ради чего он рискнул отказаться от традиционной карьеры и запер себя в стенах монастыря, не было напрасным. Конечно, главное было еще впереди, но подступиться к главному удалось поразительно быстро, всего за несколько лет. Сумгава сам не ожидал, что его работа окажется столь эффективной. От грандиозности задачи захватывало дух: сокрушить Империю и воссоздать ее на новой основе. Распространить учение Гамы до крайних пределов, населенных цивилизованными людьми. Надежно защититься от набегов из-за Пестрой пустыни, отвечать ударом на удар, но не пытаться окончательно подчинить кочевников, ибо неспокойная юго-восточная граница оттянет на себя воинственную молодежь и всякого рода любителей помахать палашом, отчего в государстве станет спокойнее…
И вернется Золотой век.
Надолго. Может быть – навсегда.
Тогда власть Сумгавы увеличится неизмеримо. Пока же приходилось держать перед князем отчет о работе агентуры. Сбор сведений о противнике, подкуп влиятельных сановников, организация саботажа и диверсий, финансирование внутриимперской оппозиции – любой, лишь бы была способна не только языками молоть, распространение дезинформации и еще многое, очень многое… Сумгава был доволен своими агентами.
Князь, кажется, тоже.
Глава 6
Семейство панцирных гиен егеря обложили еще с вечера. Жгли костры, метали в ночную черноту горящие головни, пугая зверей, бесстрашных при свете дня и трусливых ночью. Ждали рассвета, лениво и осуждающе судача о князе.
При князе Барини искусство охоты не слишком-то поощрялось. Оно понятно: забот у князя невпроворот, где уж ему выкраивать время на благородные забавы… А все же не след забывать искусство, коим исстари славились унганские правители. Чахнет искусство-то, вот что обидно, братцы…
– А все потому, что наш князь нездешний, – бубнил старый егерь, ни черта, по-видимому, не боявшийся. – А в Гилгаме какая охота? Никто и не слыхивал. Говорят, там и дичи-то толковой не было, одни ящерицы да птицы. Тьфу! О чем это я?.. Да! Так вот, значит, и не приучился наш господин к охоте с младых ногтей, а теперь уж поздно… Раз, много два раза в год устроит большую охоту и сам тому не рад. Верно говорю. А меня не слушает. Что меня – егермейстера нашего, господина Тияна, тоже не слушает. Тот ему уж говорил-говорил… А! Собак вот жалко, скучают без дела да портятся, прыть теряют. Вас, молокососов, мне не жалко, ничего же толком не умеете, ну и леший с вами, а собачек жаль. Добро бы еще затеял наш князь охоту на благородную дичь, а то – гиены… тьфу, пакость!..
– Не ворчи, дядя, – ответил молодой голос. – Воля князя тебе не закон?
– Закон-то закон, да собачек жаль, тебе говорю, дубина! Одну-другую точно завтра порвут, не натасканные же как следует! А как тут натаскаешь, когда сиднем сидишь в Марбакау? Я егермейстеру: дозвольте, мол. А он мне: сиди, а то вдруг князю захочется развлечься охотой, а ты шатаешься неизвестно где. А кому отвечать, если гиены собак порвут или, того не лучше, придворного? А мне! Не тебе же, молокососу…
– Остынь, дядя, а то доноса дождешься, – увещевал молодой, еще больше распаляя старого егеря. – Князь знает, что делает.
И ведь прав был молокосос: Барини знал, что делал, и долгий путь в сопровождении придворных и целого штата слуг совершил не ради того, чтобы развлекаться. Ехали три дня. Придворные перешептывались. На третий день, когда переправились через Лейс, величественно-мощный в Ар-Магоре, а здесь неширокий, быстрый и чистый на удивление, стало ясно, что охота состоится на Спорных землях. Тут уж самый тупой свитский не усомнился бы в истинной цели столь дальней поездки.
