— Не ее любовь, детка. Скорее ее обожание, ее к тебе уважение, гордость за тебя. Любовь ее при ней. Любовь матери нельзя просто взять и уничтожить.
— Как ты умеешь утешать!
— Я ничего не говорил ей, пока ты не вынудила меня это сделать. Тогда мне пришлось рассказать ей все в жесткой форме, чтобы она не подала на Троя в суд за изнасилование.
— А что в этом дурного?
— Обвинение провалилось бы. Ты не добилась бы приговора.
— Мне плевать на это. Я хотела, чтобы его арестовали, и заперли в маленькую камеру, и вытрясли бы из него душу. Вот что они делают с насильниками!
— Только по телевизору. Да и то в тех случаях, когда у них кожа не того цвета.
— Ох! Все равно, каким-то образом он расплатится. Даже если мне придется для этого кого-нибудь нанять. Я хочу, чтобы ему раздробили лицо так же, как он размолотил его мне. И устроили трещину в шейном позвонке, и сломали палец точно так же, как он сделал со мной. Ему не следовало меня бить!
— Что ты сказала ему?
— Он не отвечал мне. Он просто шел и шел. Это меня взбесило. И я остановилась и вышла из машины. Он велел мне убраться с дороги. Я спросила, куда он идет, а он ответил: как можно дальше от меня, насколько это возможно. И я сказала ему, что он может не волноваться — это не повторится. Ему не следует убегать от искушения. Потому что для меня одного раза было более чем достаточно. Я сказала, что это было весьма скучное мероприятие, вероятно, потому, что он чертовски стар. И тогда он меня ударил. Когда увидишь его, скажи, что рано или поздно я с ним расквитаюсь. Ты ведь любишь лезть в чужие дела? Ты суешь свой нос в жизнь других людей, потому что тогда ты чувствуешь себя важной шишкой. Убирайся вон отсюда! Меня тошнит от одного твоего вида, а они все время предупреждают меня, что нельзя допустить, чтобы меня вырвало.
— Я не могу передать ему твоих слов. Я ничего не могу ему сказать.
— Почему? Он что, действительно уехал? Я думала, это просто спектакль.
— Он сделал именно то, что собирался сделать. Он уехал подальше от тебя — так далеко, как только возможно. И ты никогда не сведешь с ним счеты.
— Это ты так думаешь.
— Я знаю. Я не могу врезать тебе промеж глаз, потому что у тебя только один глаз. И я именно такой мерзавец, который способен получить от этого немножко удовольствия. Он совершенно, абсолютно мертв, детка. Это случилось прошлой ночью. Автомобильная катастрофа. Лоб в лоб. Он один из семи погибших. Нельзя сказать, что он убил себя в полном смысле этого слова, и нельзя сказать — в прямом смысле, — что убила его ты. Так что скажем просто, если бы у тебя хватило порядочности не делать подлости, он был бы жив. А ты не оказалась бы здесь.
Глаз захлопнулся. Майк видел, как она внезапно побледнела, как сжалась в кулак здоровая рука, как по горлу пробежал спазм, — и бросился за медсестрой. Она влетела в комнату, схватила кусачки и наклонилась над Дебби Энн.
— Тебя тошнит, дорогая?
— Я… не знаю.
— Если ты абсолютно уверена, что тошнит, кивни головой, а потом растяни губы.
Они ждали в напряженном молчании тридцать секунд. В тот момент, когда Майк увидел, что бледность сходит с ее лица, Дебби Энн сказала:
— Меня не тошнит.
— Очень хорошо, дорогая. Я думаю, вам лучше уйти, сэр.
— Останься, Майк.
— Она огорчена, сэр.
— Огорчена, черт побери! — рявкнула Дебби Энн. — Я еще больше огорчусь, если больше ничего не услышу. Теперь идите отсюда, Паркинс, и дайте нам поговорить.
Медсестра поколебалась:
— Я буду прямо здесь, за дверью. Не слишком долго, сэр.
Когда дверь закрылась, Дебби Энн спросила:
— Мамочка с этим никак не связана, разумеется?
— Нет.
Он был с той женщиной?
— Да.
— И она тоже погибла?
— Оттуда ни один не выбрался живым.
— Как мамочка это переносит?
— Неплохо. Она опознала его. Она чувствует себя довольно… сносно, но она подавлена… решила сама заняться организацией похорон.
— Она… она меня в этом винит, Майк?
— Она этого не сказала.
— Как ты думаешь, будет винить?
— Она знает, что ситуация была тяжелой. И она не может не понимать, что ты чертовски ухудшила и без того тяжелую ситуацию. Ты спала с ее мужем, когда он был болен, в смятении и очень раним. Ты наградила его чувством вины, с которым он не смог жить. Я не думаю, что она сможет снова думать о тебе как о своей сладкой маленькой любимой детке. Ты меня просила? Я тебе ответил. Но тебе не нужно было спрашивать. Ты и так все это знаешь.
— О господи!
— Существует старое как мир правило. Если ты что-нибудь берешь, жизнь обязательно заставляет тебя заплатить за это.
— Это я должна была быть рядом с ним прошлой ночью, Майк. Тогда все было бы значительно проще. Хотела бы я оказаться рядом с ним!
— Не говори этого! Ушам своим не верю! Дебби Энн выражает раскаяние? Сожаление? Даже чувствует себя виноватой?
— Не нападай на меня, пожалуйста.
— А может быть, это очередной спектакль? Ты пытаешься смягчить меня по какой-то причине? Разве тебе понятно, что такое трагедия. Помнишь? Ты говорила, что можешь делать в этом огромном мире все, что тебе хочется, и не имеет значения, что думают другие. Все остальные в мире просто жлобы, кроме бесконечно прекрасной Дебби Энн.
— Что ты пытаешься сделать со мной? Господи, я и без тебя достаточно себя ненавижу…
— Достаточно? Пока еще недостаточно. Но ты на верном пути. Вспомни, что я сказал тебе об отражении в зеркале. Ты еще не увидела его? Погоди, обязательно увидишь.
— Кто были… остальные погибшие?
— Перестань менять тему. Попроси у медсестры утреннюю газету, когда я уйду, а это произойдет очень скоро. У тебя будет время все узнать. Давай пока поговорим о тебе. Взгляни на Дебби Энн со стороны. Что ты о ней думаешь?
— Я не хочу говорить об этом.
— Нет, хочешь.
— Не хочу!
— Сделай это для меня, — приказал он. — Сделай попытку. У тебя есть для этого целый день. — Он протянул ей левую руку. Единственный глаз смотрел на него с болью.
— Мерзавец! — выкрикнула она.
— Трусиха! — ответил он, но руку не убрал.
Наконец она протянула свою здоровую левую руку.
— Хорошо. Но у меня такое чувство, что мне это совсем не понравится.
— А кто сказал, что это будет приятно? — усмехнулся он и вышел.
~~~
Он вернулся в дом. Когда выдалась возможность поговорить с Мэри наедине, он сказал:
