– Юр-Рик…
* * *
В такой же землянке, только стоящей отдельно от других, за ручьем, медленно выздоравливал Скарр. Лихорадка кончилась; старик был еще слаб, но умирать уже не собирался. Даже прогулка на ближнее пастбище, едва не убившая старого чародея, казалось, пошла ему на пользу: старик улыбался, чего с ним давно не случалось, много спал, набираясь сил, охотно ел и явно жил в мире с самим собой, с богами, с добрыми духами-покровителями и с самой Землей-Матерью, не чувствуя вины ни перед кем.
Ему было хорошо, несмотря даже на то, что волею Растака два воина день и ночь стерегли мостик через ручей неподалеку от землянки. Вооружены они были как на войну, не ленились таскать щиты, и все как один предпочитали потеть на полуденном солнцепеке, но кожаных рубах с густо нашитыми бляхами не снимали, верили, что есть такое колдовство: ты в кудесника стрелой, а стрела колдовски извернется в полете – и тебе же в живот. Сменялись сторожа часто, четырежды в сутки – для того, как понимала Юмми, чтобы не слишком-то слипались глаза от усталости. На ту сторону ручья сторожа без дела не совались, опасаясь, как видно, гневить страшного мага, зато со своего берега вели догляд справно, и вышмыгнуть из землянки незамеченной не было никакой возможности. Короткими летними ночами жгли большие костры, освещавшие местность на пятьдесят шагов, хвороста не жалели. Стоило выйти по делу какому – один из сторожей немедленно вскакивал и провожал по своему берегу ручья. Через мостик в селение не пускали, молча угрожая копьями; Юмми попробовала пройти один раз – пришлось вернуться ни с чем.
И видно: не любят воины сторожить кудесника, ой, не любят… И боятся колдовской силы, и ненавидят дедушку за содеянное во исполнение Договора. Недолго погостила в наполовину обезлюдевшем племени надежда на лучшую долю – улыбнулась было, вильнула и ушла, и нет ее. Только глупый не поймет, что беда вернулась снова. Прочие скрежещут зубами и ими же готовы разорвать старика, словно отощавшие псы. А старый чародей улыбается, как младенец, хотя и видит соплеменников насквозь… хотя и не забыл, как его с внучкой вели с ближнего пастбища под конвоем, словно пленных после удачного боя! Он даже во сне улыбается…
Хорошо ли ему? Ослушаться вождя не шутка даже для чародея, тем паче ослушаться не тайком, а напрямую, чтобы все видели. А как иначе подействовало бы последнее, убийственное средство? Свирепые духи болот исстари озлоблены против человека, ладить с ними удается лишь плосколицым колдунам, но никак не чародеям Земли. Иное дело – камень. В гранитах, кремнях, черных сланцах обитают разные духи: и добрые, и злые, и просто равнодушные. Злые духи камня хвастливы, они любят делать зло напоказ и, возможно, без зрителей не захотели бы вселяться в тела чужаков. Лишь в присутствии многих и многих пустяшная с виду стрелка, пущенная из малого лука, становится неотвратимым предвестником смерти.
Страшное, редко-редко применяемое оружие… Лишь старики прежде видели, чтобы оно пускалось в ход, остальные лишь шептались о нем да пугали детей. Даже подумать о таком страшно: специальное оружие против своих же соплеменников!.. Оттого-то исстари и хранится оно в тайнике до случая, оттого-то, в отличие от амулетов и страшных масок, и передается от старого чародея молодому тайно, а не на виду, что никакой колдун не станет пугать народ без надобности. Кто виноват в том, что пришла пора вынуть малый лук? Растак и больше никто. И то сказать: не из тугого же боевого лука стрелять тяжелыми стрелами в чужаков немощному старцу! Он и согнуть-то его не смог бы. А малый лук и ребенок согнул бы…
Дедушке хорошо, он свое дело сделал и спит с чистой совестью, а каково Юмми? После стрельбы по чужакам она всю ночь проворочалась без сна, стараясь не всхлипнуть. Ну что плохого сделали чужаки? За что их так? Ну Договор… Спору нет, теперь он не нарушен, но много ли с того радости? И племени будет плохо без могучих защитников, и она, Юмми, не хочет смерти чужаков… особенно Юр-Рика, что часто является во сне и весело смеется, не ведая беды. Не говоря уже о том, что вождь разгневан до крайнего предела и вот-вот велит воинам поднять на копья старого колдуна. Те, конечно, перепугаются до икоты – но поднимут…
Шмыгнув носом, Юмми сняла с углей горшок, прикрыла дымящуюся похлебку деревянной крышкой. Жиденькая получилась похлебка, совсем не наваристая… Хорошо, что в землянке остались кое-какие крохи еды, а то уже пришлось бы голодать. В селение не пускают, пищи не несут. Вчера слепая Нуоли хотела ощупью перейти мостик – прогнали сторожа бабушку. Ручей снова обмелел, рыба из него ушла, остались лишь ничтожные верхоплавки. Можно попытаться пойти в лес на охоту, подстрелить тетерку или рябчика, но позволят ли сторожа отойти от землянки хотя бы на сто шагов? Ох, не позволят…
Быть может, Растак только делает вид, что не решил еще, как поступить с ней и дедушкой? Быть может, воля вождя состоит в том, чтобы заморить ослушников голодом, не заставляя воинов переступать через законы предков, пятнать оружие кровью сородичей? Вождь неглуп.
Скарр спал. Закусив губу, Юмми долго смотрела на дедушку, злясь и жалея. То, что еще вчера показалось ей безумной, страшной мыслью, сегодня обрело силу, рвалось наружу, и не было больше сил терпеть это в себе. Прости, дедушка…
Юмми заметалась по землянке, перебирая вещи, отыскивая нужное. Скарр забеспокоился во сне, и она затаилась, дрожа, как испуганная мышь. Дедушка поморщился, пожевал губами и вновь задышал глубоко и ровно. Он улыбался.
Теперь Юмми двигалась тихо, как ласка, выслеживающая полевку. Сняла разрисованную тайными знаками летнюю накидку, стянула через голову холстину мальчишеской рубахи. Покачала головой, осмотрев старое платье матери, когда-то нарядное, а теперь ветхое, с давно вылинявшими узорами, и все-таки надела. Туго и высоко подпоясалась, подчеркивая обтянутую тканью грудь. Расчесала волосы на девичий манер. Подумав, вынула из тайника и поверх колдовских амулетов повесила на шею женское украшение – расшитый речным бисером шнурок с двумя узорчатыми медными подвесками и одной самоцветной, посередине, зажатой в гнутой золотой пластинке, формой напоминающей птичью лапу. Многие женщины племени носят просверленные самоцветы – иглы турмалина, фиолетовые, неровно окрашенные аметисты, иногда кроваво-красные рубины и сапфиры глубокой сини вечернего неба, но ни у одной, исключая старшую жену вождя, нет такого украшения – прозрачной зеленой капли, схваченной тусклым золотом. В самоцветах не живут духи, как в простых камнях, все ясные камни, цветные или бесцветные, – слезы великой Матери-Земли, а этот, редчайший, кажется случайной слезинкой богини Лат, покровительницы лесов, трав и весны, каждый год побеждающей студеную Морену. Украшение досталось дедушке от Ильмы, первой жены, по которой долго не уставала тосковать душа старого чародея. Он не подарил изумруд второй жене…
Все ли взято? Вот заплечная сумка, в ней все, что надо кудеснику для непростого дела. Собрано еще утром – руки сами отбирали нужное, будто наперед головы знали, как и что будет.
Прежде чем выскользнуть из землянки, Юмми оглянулась на дедушку и еще раз придирчиво осмотрела себя. Да… Теперь никто не обманется. То-то ахнут сторожа!..
