2
А было так: Вернон позвонил поздним утром и произнес слова, настолько близкие к тем, которые Клайв сказал неделю назад, что они прозвучали как преднамеренная цитата, как шутливое требование вернуть долг. Вернону надо с ним поговорить, по телефону нельзя, им надо увидеться, и непременно сегодня.
Клайв колебался. У него был план поехать в Пенрит дневным поездом, однако он сказал:
— Ладно, приезжай, приготовлю ужин.
Он отложил отъезд, принес из подвала две бутылки хорошего бургундского и занялся стряпней. Вернон опоздал на час, и Клайву сначала показалось, что его друг похудел. Лицо было осунувшееся и небритое, пальто висело мешком, и, когда он поставил портфель, чтобы взять бокал с вином, рука у него дрожала.
Вернон проглотил шамбертен «Кло-де-Без», как пиво, и сказал:
— Что за неделя, жуткая неделя.
Он протянул бокал за добавкой, и Клайв налил, радуясь, что это не ришебур.
— Утром три часа провели в суде — выиграли. Казалось бы, и дело с концом. Но вся редакция против меня, почти поголовно. В газете содом. Чудо, что выпустили сегодня номер. Сейчас там собрание, и наверняка мне выразят недоверие. Правление и совет директоров стоят твердо, за них я спокоен. Так что бой не на жизнь, а на смерть.
Клайв показал на кресло, Вернон плюхнулся в него, поставил локти на кухонный стол, закрыл лицо ладонями и взвыл:
— Церемонные кретины. Я пытаюсь спасти их подтирочную газету, их рабочие места при унитазах. Они всего лишатся скорей, чем отдадут один паршивый эпитет. Они живут не в реальном мире. Они заслуживают того, чтобы сдохнуть с голоду.
Клайв совсем не понимал, о чем он говорит, но не вмешивался. Бокал Вернона снова был пуст, Клайв налил ему и отвернулся, чтобы вынуть из духовки двух цыплят. Вернон вскинул на колени портфель. Прежде чем открыть его, он глубоко вздохнул для успокоения и отпил шамбертена. Потом щелкнул замками и после короткой заминки заговорил уже тише:
— Слушай, я хочу твоего мнения не только потому, что тебя это касается и кое-что ты уже знаешь. А потому, что ты не газетчик и мне нужно мнение постороннего. Кажется, я с ума схожу…
Последнее он пробормотал себе и, сунув руку в портфель, извлек оттуда картонный конверт, а из конверта — три черно-белые фотографии. Клайв выключил конфорки под сковородками и сел. На первой фотографии, которую дал ему Вернон, Джулиан Гармони был снят в простом платье ниже колен, в позе манекенщицы на подиуме: руки чуть отставлены, одна нога перед другой, колени слегка согнуты. Фальшивые груди под платьем были маленькие, и одна лямка лифчика вылезла. Лицо загримировано, но не слишком — его природная бледность сама была достаточно эффектна, а помада, нанесенная сердечком, придавала чувственность тонким недобрым губам. Волосы явно собственные — короткие, волнистые, на косой пробор, — и общее впечатление было ухоженности и одновременно распущенности, быковато-флегматичной. Ни маскарадом, ни озорством перед камерой тут не пахло. Напряженное, самоуглубленное выражение выдавало человека, застигнутого в состоянии сексуальной озабоченности. Взгляд, устремленный в объектив, был призывным. Освещение было продуманное, мягкое.
— Молли, — сказал Клайв, скорее про себя.
— Угадал с первой попытки, — отозвался Вернон. Он наблюдал за другом жадно, дожидаясь реакции, — и отчасти для того, чтобы скрыть свои мысли, Клайв продолжал разглядывать снимок. Раньше всего он почувствовал облегчение — из-за Молли. Загадка разрешилась. Вот что привлекало ее в Гармони — тайная жизнь, его уязвимость; доверие, которое должно было их сблизить. Старушка Молли. Выдумщица, игрунья, она поощряла его, увлекала еще дальше в мечты, которые не могли сбыться в палате общин, и он знал, что может положиться на нее. Если бы ее не подкосила эта болезнь, она позаботилась бы о том, чтобы уничтожить снимки. Выходило ли это за пределы спальни? В рестораны других городов? Две девицы в загуле. Молли знала в этом толк. И в одежде, и в заведениях — и наслаждалась бы конспиративностью забавы, ее глупостью и беспутством. Клайв опять подумал о том, как любил ее.
— Ну? — сказал Вернон.
Предупреждая дальнейшие вопросы, Клайв протянул руку за другой фотографией. На этой Гармони, снятый по грудь, был одет во что-то более женственно-шелковистое. Вырез и проймы оторочены узким кружевом. Возможно, это была рубашка. Тут результат получился менее удачным: мужское естество проступало заметнее, открывая жалкость, несбыточные надежды дезориентированного существа. Искусное освещение не скрадывало костяка большой челюсти и выступающего кадыка. Внешность и представление Гармони о своей внешности, надо думать, сильно разнились. Они должны были бы выглядеть нелепыми и смешными, эти снимки; они и были нелепыми, но Клайв ощутил что-то вроде почтительного страха. Как мало знаем мы друг о друге. Большая наша часть скрыта под водой, как у льдины, и обществу видна лишь надводная, холодная и белая личина. А тут был редкостный подводный вид частного смятенного человека, чье достоинство опрокинуто властными потребностями чистой фантазии, чистой мысли, неукротимой человеческой стихией — сознанием.
Клайв впервые задумался о том, каким образом можно питать добрые чувства к Гармони. Ему открыла это Молли. На третьем снимке он был в объемном жакете от Шанели и смотрел вниз; на экране воображения он виделся себе застенчиво-послушной женщиной, но посторонний видел лишь уклончивость. Не морочь себя — ты мужчина. Ему больше шло смотреть в объектив, выставляя напоказ свое притворство.
— Ну? — уже нетерпеливо повторил Вернон.
— Поразительно.
Клайв вернул фотографии.
Они еще стояли перед его глазами, и он не мог собраться с мыслями.
— Так ты сражаешься, чтобы не пропустить их в газету? — спросил он. Спросил, отчасти чтобы подразнить, отчасти — чтобы оттянуть разговор начистоту.
Вернон уставился на него с изумлением:
— Ты с ума сошел? Это враг. Я же сказал тебе, мы добились отмены судебного запрета.
— Ах да, извини. Я не совсем понял.
— Мой план — опубликовать их на будущей неделе. Что скажешь?
Клайв откинулся в кресле и сцепил на затылке руки.
— Я скажу, — осторожно промолвил он, — скажу, что твоя редакция права. Это ужасный план.
— То есть?
— Это погубит его.
— Совершенно верно.
— Как человека.
— Ага.
Наступило молчание. В голове у Клайва роилось столько возражений, что одно заслоняло другое.
Вернон подвинул к нему пустой бокал и, когда он был налит, сказал:
— Не понимаю. Гармони — чистый яд. Ты сам сколько раз говорил.
— Он отвратителен.
— По слухам, в ноябре он намерен бороться за кресло премьера. Если он возглавит правительство, для страны это будет кошмаром.
— Я тоже так считаю, — сказал Клайв. Вернон развел руками.
