– Ихь ферштее нихьт, – доносилось с пирса.
Запылали неизвестно кем подожженные портовые склады. Их даже не успели толком осмотреть. К великому счастью, ни в одном из них не хранились боеприпасы. Ну а если бы хранились?
Приказывать Аверьянову граф не стал – не тот случай. Он просто спросил его:
– Ну и что делать будем?
– Дерьмо народец, – презрительно осклабился матрос. – Но моя братва в порядке, а остальные очухаются. Уходить скорее надо, вот что делать.
– Разумно. Куда?
– Куда угодно. Хоть в Николаев-на-Мурмане, хоть в Нарвик, хоть в Архангельск. – Знакомая усмешка появилась на лице Аверьянова. – Командуйте, капитан.
– Капитан этого судна – Кривцов. Желаете безоговорочно подчиняться его и моим распоряжениям?
– Возможно.
– Это не ответ. Если не желаете – проваливайте на шхуну, принимайте командование, грузите раненых и идите в Николаев-на-Мурмане. Никто не сочтет это трусостью.
Он видел: Аверьянову очень не хочется выказывать удивление, но это у него не получается. Усмешка сползла с лица матроса.
– Так. А вы куда?
– А я соберу на баркентине тех, кто желает еще разок поквитаться с пиратами. Мне нужна хорошая команда, поэтому возьму только здоровых, только русских и только тех, кто готов подчиняться без рассуждений. Если вас это не устраивает, то до свидания. Если устраивает – боцманская дудка по-прежнему ваша.
– Я поговорю с братвой, – сказал Аверьянов после минутного колебания.
Он и еще десяток его приятелей выразили согласие «еще разок поквитаться». Когда новость разнеслась повсюду, недостатка в добровольцах не нашлось. Верный своему слову, Лопухин без разговоров отказывал иностранным подданным.
– Да он, вашескородие, по-нашему понимает, – заступались за дружка-иноземца русские матросы.
Напрасно – Лопухин был непреклонен. Отобрав пятьдесят человек одних россиян, он приказал остальным грузиться на шхуну.
А дел еще оставалось невпроворот. Выхватив из человеческой массы бывших унтеров, кондукторов и просто опытных матросов, назначить их временно на офицерские должности. Командование шхуной можно поручить и иноземцу – лишь бы знал морское дело да имел опыт командования. Найти врачей или хотя бы фельдшеров для лечения раненых, иначе половина из них не доживет до Николаева-на-Мурмане. Сжечь все вшивое тряпье и позаботиться о походной бане – не хватало еще тифа! Всем мыться и бриться. Одежду – в котельное отделение, в прожарку. Разбить оба экипажа на вахты. И так далее, и не было конца заботам…
На скалистом берегу чадили, догорая, пакгаузы.
Глава тринадцатая,
в которой граф Лопухин теряет право на имя честного человека и не жалеет о том
Ветер умеренный, но пронизывающе-холодный. Баркентина и шхуна идут на зюйд рядом, как сестры. Очень скоро они разойдутся в разные стороны. Океан пуст. Волна мелкая, злая, с барашками. По такому ветру судно отлично бежит под парусами, однако дым так и валит из трубы, коптя низкое северное небо. Столько людей просилось в кочегары – пришлось отказывать лишним. Сейчас внизу все, кроме вахтенных, – отогреваются. Тому, кто месяцами, а то и годами не коченел в стылых подземных норах, не понять, какое это чудо – тепло и как не скоро оно приедается.
Человек пятнадцать претендовали на место кока. Один враль-фантаст заливал, будто работал помощником шеф-повара в «Славянском базаре». Мотив был понятен и глупцу: плита – она тоже греет, да и провизии сколько хочешь.
Никогда морякам не забыть пиратского плена. Со временем вернутся силы, заживут рубцы от плети, отмоется глубоко въевшаяся в поры угольная пыль – а память останется болезненной занозой. И доживший до старости моряк, рассказывая внукам об удивительных заморских странах, лишь в нескольких словах упомянет о Шпицбергене, не желая вдаваться в подробности, и придвинется ближе к печному теплу.
А в капитанской каюте прохладно. В бывшей капитанской. Кривцов занял каюту штурмана, он теперь и капитан, и штурман, и старший офицер. Обе каюты невелики, в обеих установлено по одному небольшому ретирадному орудию скорострельной французской системы, но в бывшей капитанской, помимо пушки и койки, есть кожаный диван, как в каком-нибудь присутственном месте, и большой стол. Лопухину нужно и то и другое. Он пишет, накинув на плечи волосатую куртку белого меха. Письмо длинное, несколько страниц убористого почерка, и еще не окончено. Граф думает, посапывая трубкой. Ядовитый дым копится под потолком каюты. Надо бы проветрить. Вот ведь мерзостное зелье! А что делать, если не найдено ни папирос, ни сигар – бросать курить?
По собственной воле – об этом можно подумать когда-нибудь потом. По воле обстоятельств – не дождетесь.
Под двумя одеялами спит Нил, смешно высунув одну бритую макушку. Парнишка пришел в себя, выпил чашку мясного бульона, отогрелся в машинном отделении, был вымыт теплой водой и наголо острижен. Так спокойнее. Но жара нет – наверное, все-таки не тиф.
Трубка докурена, и новые строки ложатся на бумагу. Вид их странен. Граф пишет по-французски буквами грузинского алфавита, ибо шифровальные коды увез «Победослав» вместе с несгораемым шкапом. Адресат поймет.
«…Сами шахты построены относительно грамотно, по-видимому при помощи нанятых в Англии либо Швеции специалистов, однако за все время моего вынужденного пребывания в роли углекопа на шахте „Сифри Стурлсон“ маркшейдерская съемка не производилась ни разу. Обвалы выработок не редкость. Шахта эксплуатируется из рук вон плохо и весьма небезопасна как в пожарном отношении, так и в смысле ее затопления подземными водами. Могу с уверенностью предположить, что эксплуатация прочих мест угледобычи на Шпицбергене ведется столь же безобразно.
Вынужден, однако, обратить внимание Вашего высокопревосходительства на очевидный для меня факт: любая авария, а равно и захват нескольких шахт в случае открытия военных действий, не приведет к сколь-нибудь заметному снижению активности пиратского грабежа на море, ибо угольное богатство Шпицбергена поистине неисчерпаемо, добыча угля несложна и может быть возобновлена в самое короткое время. Резервы рабочей силы также весьма значительны и пополняются после каждого пиратского рейда. Крайне невысокую стоимость пленного я сполна испытал на себе. Смертность среди рабов ужасающая, однако хозяев это нисколько не смущает.
Ваше высокопревосходительство! Обращаюсь к Вам с нижайшей просьбой. Несмотря на то естественное нравственное возмущение, которое Вы испытаете при напоминании о том, что среди рабов пираты содержат в нечеловеческих условиях немалое количество российских подданных, умоляю Вас не поддаваться чувствам. По моему глубокому убеждению, любая военная операция, направленная против пиратской республики, чрезвычайно вредна для России. Береговые укрепления на подступах к гаваням Исландии и Шпицбергена весьма основательны и оснащены батареями дальнобойных орудий. Острова сии самой природой созданы неудобными для высаживания десантов. Необходимо также принять во внимание военную выучку пиратов вкупе с их незаурядным упорством в достижении цели. Ограниченная военная операция (осуществленная, например, силами флотилии Ледовитого океана) либо окажется совершенно бесполезной, либо приведет к втягиванию России в большую войну».
