– Несомненно! – Дали широко улыбнулся. – А в одной фармацевтической компании решили, что открытки, которые придумает сам Дали, получать вдвойне приятно!
[42]
– Я знаю, – кивнула Анна, – ваши открытки были очень популярны.
– Да, Испания знает толк в Дали. Чего не скажешь в этом случае о других. – Маэстро помрачнел. – Америка, которая сделала из Дали безоговорочную звезду, оказалась не готова к нетрадиционному взгляду на Рождество. Странно. Ведь я христианин, как и большинство американцев. Но они хотели видеть традиционные ели с шарами и звездами, белокрылых ангелов и пухлых младенцев с подарками. В какой-то газетенке даже написали, что сюрреалистический взгляд Дали на Рождество оказался «слишком авангардный для среднего покупателя поздравительной открытки». Как это понимать, а? – Он озадаченно смотрел на Анну. – Выходит, среднестатистический испанский покупатель гораздо менее консервативен, чем американец?
– Очевидно, что Дон Кихот нам гораздо ближе, чем им, – улыбнулась Анна
[43].
Дали улыбнулся в ответ. Ему не могла не понравиться ее осведомленность. Потом даже хохотнул:
– А с космосом в шестьдесят втором я и вовсе задел американцев по больному месту
[44]. – Он помолчал, потом признался немного сокрушенно:
– И все-таки, все-таки нельзя сказать, чтобы мир принял восторженно мои открытки. Эти напыщенные лондонские франты из десяти эскизов запустили в производство всего два.
– Лондонские?
– Да. В пятьдесят девятом я работал над открытками по заказу «Холмарка»
[45]. Дали был доволен. Ведь до него это делали Сезанн, Ван Гог и даже неподражаемый Пабло.
Художник выдержал паузу и заключил обиженно:
– Но взять всего два эскиза, когда была возможность иметь в пять раз больше! Я просто не понимаю!
Снова пауза и затем торжествующе:
– Но Дали всегда добивается того, что хочет. А теперь я хочу, чтобы мои открытки оказались доступны. И мне решать, показывать их публике или нет!
– В Испании все знают ваши открытки.
Художник смерил девушку ледяным взглядом:
– Безусловно, я построю свой Театр-музей для Испании и для испанцев, но во имя того, чтобы сюда приехал весь мир!
– Да, конечно, – смутилась Анна.
– И когда американцы войдут в зал с моими открытками, они пожалеют, что рождественские эскизы Дали не прижились на их континенте. И это будет справедливо, ты не находишь?
Анна горячо подтвердила свое согласие. Как это странно. Мировая знаменитость, признанный гений, великий творец способен расстраиваться из-за того, что не все и везде принимают его искусство. Казалось, ему не должно быть никакого дела до тех, кто его не ценит. И он ведь много раз об этом говорил. Но что на самом деле стоит за этими словами: защитная реакция, способ избежать душевных ран и скрыть свою ранимость? Бедный! Бедный!
– Я уверена, все посетители придут в восторг от ваших открыток!
Никто не смог бы обвинить Анну в неискренности. Испания боготворила своего каталонского гения и сходила с ума от всего, что изобретал его неповторимый ум. Открытки, которые вначале получали только врачи и фармацевты, очень быстро обрели популярность во всей стране. И даже несмотря на то, что не было на них традиционных рождественских символов: волхвов, виноградин, подарков, – послать человеку открытку, написанную самим Сальвадором, означало выказать особое расположение. Ведь стоили они дороже остальных. Анна никогда их не получала и не посылала, но любовалась ими в журналах, читала забавные комментарии о том, что имел в виду автор, изображая елку в виде бабочек или в виде длинных пушистых усов.
– Америка не приняла моих открыток, но вот Дали-иллюстратор произвел на нее впечатление, – заметил мастер, и голос его приобрел прежнюю уверенность. – Начав с театральных афиш, Дали и не думал останавливаться. Довольно много авторов, будь они живы, могли бы похвастаться, что рисунки к их произведениям рисовал сам Дали. Но, к сожалению, это мне выпала возможность с гордостью говорить о том, что я сотрудничал с Кальдероном, Кэрроллом, Монтенем и, конечно, Сервантесом. Не было, нет и, смею надеяться, не будет в мировой литературе героя интереснее, логичнее и значительнее Дон Кихота. Согласна?
Анна снова возвратилась на несколько лет назад. Вот она сидит за столом и буквально засыпает над книгой, пытаясь разобрать смысл прочитанного. Ей надо написать сочинение на тему «Дон Кихот – герой или безумец?». И чем дальше она читает, тем больше уверена, что этот странный персонаж – обычный сумасшедший. Мать зовет ужинать, и девушка с удовольствием отрывается от книги. Садится за стол и вздыхает:
– Какая же чушь этот Дон Кихот!
Отец молча жмет плечами. Рассуждения о литературе – не его стезя. Мать мягко укоряет:
– Разве можно так говорить о национальном герое?
– Да что же в нем героического? Все его подвиги – один пшик. Он воюет с какими-то мифическими собственными демонами.
– Ну, – смеется мать, – раз ты это понимаешь – значит не все потеряно. Коли человек справился с собственными демонами, все остальное ему уже нипочем.
– Все равно не понимаю, зачем нас заставляют читать эту нудятину.
Отец согласно кивает. Для него Дон Кихот тоже странный персонаж, а текст Сервантеса – редкостное занудство, брошенное на пятой странице. Политические заметки в газете или спортивные журналы гораздо интереснее и познавательнее.
– Наверное, эта книга для более старшего возраста, – соглашается мать. Она и сама не осилила этого толстенного «Дон Кихота». – Не знаю, зачем ее проходят в школе. Но дети должны знать имя Сервантеса. А изучать писателя без его героя странно.
Анна лениво ковыряет вилкой в тарелке с паэльей и с тоской думает о том, что сочинение ее будет отнюдь не блестящим. Дальше фразы «Дон Кихот был очень странным человеком» ее фантазия не работает. Вот если бы можно было не писать… Вилка останавливается на полпути ко рту. Анна вскакивает, пробормотав:
– Спасибо, я наелась.
Она бежит в комнату, плюхается за стол и отодвигает ручку с тетрадкой. Девочка берет кисти и за час рисует иллюстрации к подвигам Дон Кихота. И на них он тот, кто он есть: безумный герой, а может быть, и геройский безумец.
На следующий день учитель недоуменно вертит в руках протянутые девочкой листы.
