Дали заговорил плавным, тягучим, слегка менторским голосом экскурсовода:
– Пикассо подарил миру свою «Тавромахию» в пятьдесят седьмом году. Эта работа вдохновила Дали. Но не на повторение, нет. Я бы сказал, на некоторый спор. Любить учителя, поклоняться ему вовсе не означает беспрекословно принимать все, что дарит миру его кисть. Уроженец Малаги не может видеть корриду так, как ее воспринимает каталонец, – это же очевидно.
Девушка пожала плечами. В ее семье к корриде относились так, как в большинстве испанских семей: традиционная часть культуры, ценность и важность которой не вызывает сомнений. Отец даже несколько раз ездил на само действо и возвращался в приподнятом настроении. Говорил, что «эта штука посильнее футбола». А мать интересовалась, не жалко ли быка. Отец пожимал плечами и отвечал:
– Геройская смерть вызывает восхищение, а не жалость.
Сама Анна тоже относилась к корриде как к повседневной части испанского бытия, не задумываясь о том, что каталонец и андалусец могут иметь полярные точки зрения относительно этой «забавы».
– Я думаю, – Дали продолжал разглядывать воображаемые гобелены, – когда-нибудь это зверство покинет Каталонию, а меня с моей «Сюрреалистичексой тавромахией» вновь нарекут провидцем. Пабло – настоящий испанец – корриду воспевает. Дали же – не менее истовый каталонец – ее критикует. Не собираюсь делать это открыто и резко. В конце концов, доводы обожателей этого странного действа мне вполне понятны: свежая трава, лучшая доля, благородная смерть… – Он скривился так, будто съел по меньшей мере половину лимона. – Смерть, по мнению Дали, – это гадость и мерзость, и искать в ней благородство кажется полнейшим абсурдом. Повешу здесь гобелены, и пусть весь мир знает мое мнение. А мнение Дали, полагаю, чего-то стоит.
Художник отступил от еще не существующих арок, сделав несколько шагов назад, и легко подпрыгнул на месте.
– Значит, вот тут, – он сомкнул мыски туфель, – будет моя плита, а прямо перед ней на заднике сцены определенно должна быть декорация. Не стану изобретать ничего нового. «Лабиринт» был событием мирового масштаба, и упоминание об этом в моем театре более чем логично. В конце концов, то, что украшало собой сцену Метрополитен-опера, просто не может смотреться здесь неуклюже или вычурно. Все будет к месту. Так, как должно быть.
Художник прошел вперед, потом снова отступил назад, и опять вперед, и вновь назад. И так несколько раз снова и снова, до тех пор, пока воображаемая картина не обрела четкие очертания в его голове. Обрадованный этим, он поспешил к Анне и, потирая руки, заговорил возбужденно:
– Ты только представь эту композицию. Огромный бюст со сквозным проемом в груди, внутри которого открывается пейзаж: зеленые кипарисы, срывающиеся в море скалы. Конечно, место действия «Лабиринта» – Древняя Греция, но знающие толк в работах Дали узнают в этих каменных глыбах очертания моего любимого мыса Креус, и, конечно, такая декорация с истинно испанским пейзажем будет здесь абсолютно аутентична.
Он кивнул, посмотрел на воображаемый задник и повторил:
– Да, абсолютно аутентична.
Анна смотрела на художника с улыбкой. Она поняла, что учиться у него надо отнюдь не живописи. Да это было бы и невозможно: сеньор Дали не брал в ученики. Наверное, он не мог бы этого делать и при желании. Ведь невозможно кому-то приставить свою голову, фантазию, мысли и чувства. Но все же его увлеченность, его жажда жизни, бьющая через край, его энтузиазм и энергия абсолютно молодого человека вызывала и восторг, и восхищение, и даже зависть у совсем молоденькой девушки. «Очевидно, – думала она, – что у меня нет стольких знаний и умений. Этому есть причины и объяснения. Но почему же у меня – восемнадцатилетней – нет и трети всех желаний этого человека, что годится мне в дедушки? Наверное, эта встреча – указание мне, что совестно хотеть от жизни так мало. Но разве учеба в Академии – это не много в моем положении? Или следует, как большинство моих сверстников, мечтать о далеких странах, неистовых приключениях и большой любви? Страны… Да, пожалуй, он заразил меня интересом к Америке. Было бы здорово воочию увидеть Нью-Йорк или побродить по студиям, где расхаживал сам Дисней. Но я реалистка. Где я и где Америка? Туда один билет стоит половину моей годовой фабричной зарплаты. Конечно, если не мечтать, то никогда и не осуществишь задуманное. Но, с другой стороны, несбыточные мечты только отравляют жизнь.
Неистовые приключения? Ох, вот уж нет. Жизнь обошлась с моей семьей слишком сурово, чтобы я могла мечтать о приключениях. Мне хотелось бы, чтобы папа был здоров, и братик тоже, и чтобы мама не плакала. И не нужны нам никакие приключения. Хотя бы щепотку обычного счастья!
Большая любовь? Ну, наверное, когда-то она придет. Скорее всего. В общем, мне бы этого хотелось. Но будет ли большой? А это, вообще, можно измерить? Или вот у Дали, например, к Гала – большая любовь, а все, что у других, – это просто выдумка? Но как тогда объяснить наличие Аманды? И возможно ли в этом случае называть отношение художника к жене большой любовью? Как все сложно! Пусть просто будет любовь: взаимная, спокойная, надежная, а уж большая или какая там еще, жизнь покажет.
– Жаль, очень жаль.
Голос художника отвлек Анну от собственных мыслей. Ей стало неловко от того, что она позволила себе ускользнуть.
– Простите, – прошептала девушка, потупив взгляд, как нашкодивший ребенок.
– Я говорю, – не моргнув глазом, повторил Дали, – какая жалость, что сейчас нет всех этих переходов, арок и галерей, которые существуют в моей голове. Вот по этой галерее, – он указал кивком вперед, – можно будет дойти до «Зала Сокровищ». А справа непременно надо будет разместить очередной шедевр выдающихся размеров.
Возможно, нечто с фотоэффектом. Я уверен, что очень скоро фотография шагнет вперед. Поверь, дорогая, твое поколение ожидает масса сюрпризов. Но Дали потому и Дали, что способен ублажать публику сюрпризами уже сейчас. Так что справа обязательно надо разместить нечто особенное. Скорее всего, что-то из ненаписанного
[37].
Анна вошла во вкус этой странной экскурсии, махнула рукой влево, спросила:
– А что будет там?
– О! – Дали вдохновенно улыбнулся ее интересу. – По обеим сторонам сцены определенно должны быть масштабные композиции. Было бы неплохо, если бы по сюжету они перекликались с гобеленами. Так что справа будет хорошо смотреться «Галлюциногенный тореро». Картина давно в моем музее в Санкт-Петербурге, что во Флориде, но я напишу ее копию на ткани. Дали критикует корриду, но вместе с тем не может не уважать доблесть прославленных тореадоров. Манолете, которого я изобразил на этом полотне, один из них. Вот скажи, – художник обратил к девушке пытливый взгляд, – как ты придумываешь образы?
