– Да. Вам сейчас предъявлен двадцать один иск,
но их количество будет возрастать. Можно считать, нам повезет, если удастся
урегулировать это проклятое дело, отстегнув каждому по три миллиона.
– А у вас сколько истцов?
– На вчерашний день было девятнадцать.
– А сколько у вас денег?
– Двести миллионов. Я справлюсь.
«Тогда почему бы вам не одолжить мне
миллиончиков эдак пятьдесят?» – чуть было не сказал Клей. Его забавляло то, как
они жонглируют цифрами. Стюард принес еще водки, что оказалось весьма кстати.
– А как остальные?
– У Уэса все в порядке. Карлос выстоит, если
истцов будет не больше тридцати. А вот Дидье последние две жены обчистили до
костей. Ему крышка. Он первый кандидат на банкротство, впрочем, ему не
привыкать.
«Он первый, – подумал Клей, – а кто второй?»
После долгого молчания он спросил:
– Что будет, если «Гофман» выиграет во
Флагстафе? У меня же уйма этих дел.
– Тогда вы будете иметь очень бледный вид, как
ни печально. Со мной такое случилось десять лет назад, тогда речь шла о детях,
родившихся неполноценными из-за лекарства, которое принимали их матери во время
беременности. Я подсуетился, быстренько заключил договоры, открыл дело – может
быть, слишком поспешно, – а потом вагон сошел с рельсов, и ничего нельзя было
исправить. Мои клиенты рассчитывали на миллионы и, поскольку имели на руках
маленьких калек, оказались, как нетрудно догадаться, эмоционально крайне неуравновешенными,
с ними невозможно было договориться. Они подали на меня в суд, но фиг я им
заплатил. Адвокат ведь не может гарантировать результат. Однако эта история все
равно стоила мне кучу денег.
– Хотелось бы услышать что-нибудь более
утешительное.
– Сколько вы потратили на максатил?
– Восемь миллионов только на рекламу.
– Я бы пока подождал и посмотрел, что будет
делать «Гофман». Сомневаюсь, что они раскошелятся. Та еще банда. Со временем
ваши клиенты взбунтуются, но вы можете послать их к черту. – Френч влил в себя
полную рюмку водки. – Впрочем, давайте исходить из лучшего. Мунихэм не
проигрывал сто лет. Стоит ему добиться сурового вердикта, и все изменится. Вы
снова оседлаете золотую жилу.
– Люди «Гофмана» сказали мне, что после
Флагстафа готовы перекочевать прямиком в округ Колумбия.
– Вероятно, блеф. Все зависит от того, как
пройдет процесс во Флагстафе. Если там они много потеряют, то не смогут
отмахнуться от сделки. Тут может быть два решения: если этот суд признает их
ответственность, но сочтет ущерб незначительным, они попробуют попытать счастья
в другом суде и, вполне вероятно, выберут вас. А вы приведете какого-нибудь
ломового жеребца и надерете им задницы.
– Не советуете мне самому выступать в суде?
– Нет. У вас опыта недостаточно. Нужно не один
год повариться в этом котле, чтобы войти в высшую лигу. Такие вещи требуют
времени.
Несмотря на всю свою любовь к шумным
процессам, Пэттон явно не испытывал энтузиазма по поводу того сценария, который
сам развернул перед Клеем, и отнюдь не желал быть тем самым «ломовым жеребцом»
на суде в округе Колумбия. Просто он рассматривал разные возможности, чтобы
успокоить молодого коллегу.
На следующее утро Клей вылетел в Питсбург –
ему было все равно куда, лишь бы не в округ Колумбия. В самолете он говорил с
Оскаром, просматривал электронные сообщения и газетные отчеты о флагстафском
суде. Истица, шестидесятишестилетняя женщина с раком груди, выступала
прекрасно. Она вызывала глубокое сочувствие присяжных, и Мунихэм играл на
струнах ее страданий, как на скрипке.
– Давай, сделай их, старина, – бормотал Клей.
Взяв напрокат машину, он часа два ехал на
север, в самое сердце Аллеганских гор. Найти Ридсбург на карте было почти так
же трудно, как найти дорогу к нему на шоссе. Но, переехав через перевал, он
увидел расстилающийся внизу гигантский завод. «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В РИДСБУРГ,
ПЕНСИЛЬВАНИЯ, – приветствовал его огромный щит, – НА РОДИНУ КОМПАНИИ „ХЭННА
ПОРТЛЕНД“, ОСНОВАННОЙ В 1946 ГОДУ!» Из двух труб-колоссов валил густой дым,
медленно уносимый в сторону ветром. По крайней мере завод еще действует,
подумал Клей.
Следуя указателю «В центр», он выехал на
главную улицу и нашел стоянку. Клей не боялся, что его узнают в джинсах,
бейсболке и с трехдневной темной щетиной на щеках. В кофейне «У Этель» он
уселся на шаткий табурет перед барной стойкой. Этель лично приветствовала гостя
и приняла заказ: кофе и сандвич с жареным сыром.
У него за спиной два старожила разговаривали о
футболе. Ридсбургские «Пантеры» проиграли три матча подряд, и оба болельщика
считали, что лучше справились бы с делом, чем нынешний главный тренер команды.
Согласно висевшему на стене возле кассы турнирному календарю, тем вечером
«Пантерам» предстояла игра на своем поле.
Этель принесла кофе и спросила:
– Вы у нас проездом?
– Да, – ответил Клей, сообразив, что она знает
каждого из одиннадцати тысяч ридсбургцев в лицо.
– А откуда вы?
– Из Питсбурга.
Он не знал, хорошо это или плохо, но Этель не
задала больше ни одного вопроса и ушла. За другим столиком двое мужчин помоложе
говорили о работе. Из их слов можно было понять, что оба ее недавно лишились.
На одном была фирменная кепка с эмблемой «Хэнна Портленд». Жуя свой жареный
сыр, Клей прислушивался к тому, как они рассуждали о пособиях по безработице,
выплатам по кредиту, деньгах, оставшихся на банковском счете, и вероятности
почасового найма. Один сказал, что договорился с местным дилером: тот возьмет на
комиссию его «форд-пикап» и постарается перепродать.
На откидном столике возле входной двери стояла
огромная пластмассовая бутыль из-под воды. Рукописный плакат, висевший над ней,
призывал всех вносить пожертвования в фонд «Хэнна Портленд». Бутыль была
наполовину заполнена монетами и купюрами.
– Это зачем? – спросил Клей у Этель, когда она
пришла, чтобы подлить ему кофе.
– Ах, это. Чтобы собрать денег для семей тех,
кого уволили с завода.
– С какого завода? – Клей делал вид, что
ничего не знает.
