– Или в одной из общаг на территории университета, – продолжила Сьюки, раскрашивая ногти флуоресцентным желтым маркером. – В конце концов, только это глупым янки и нужно. Горгульи, прямоугольные дворы, окруженные готическими зданиями колледжей, и прочие дурацкие атрибуты древности. – Она закрыла маркер и бросила на стол, где царил живописный беспорядок: кружки с использованными чайными пакетиками, сохнущими на краях, тарелки с остатками соуса от тушеной фасоли, корки хлеба, возможно из муки грубого помола, соседствовали с библиотечной книгой по постструктурализму, за которую ни Тодд, ни Сьюки не желали нести ответственность, двумя пепельницами, листком с каким-то расписанием и электронным будильником с погасшим цифровым дисплеем.
Тодд и Сьюки жили вместе уже два года после выпуска. По мнению Тодда, их успешное соседство основывалось на двух обстоятельствах: во-первых, до заселения в эту квартиру они мало общались, поэтому не имели никаких надежд или устоявшихся представлений о чудесном и комфортном сожительстве, и во-вторых, они никогда не спали вместе.
Сьюки была не в его вкусе, что в той же мере, несомненно, относилось и к ее чувствам к нему. Однажды он сравнил ее с горькими шоколадками с мятной начинкой, присланными матерью на Рождество, – тонкими, темными, с кислинкой, в общем, на любителя, – и она так поразилась, что сломала его карандаш. Но с удовольствием доела остатки этих мятных сладостей, заявив, что они по праву принадлежат ей. Ключи от велосипедов они хранили в пустой коробке, стоявшей рядом с чайником.
Два года гармоничной жизни или того рода согласия, которого можно ожидать между драгоценным поздним и единственным ребенком психоаналитиков из Хайгейта
[73] и нервной, жутко усердной, ограниченной в средствах выпускницей, первой в семейной истории получившей высшее образование. И вот теперь в их двухсторонний альянс готово катапультироваться третье лицо.
– Надеюсь, он не собирается навязываться со своим дружелюбием, – проворчала Сьюки, захлопнув книгу по постньютоновским моделям познания.
Как оказалось, они зря беспокоились на сей счет. Но тогда они еще не видели нового соседа. Единственными признаками того, что он действительно заселился, стали пакет с ароматным итальянским кофе на кухне, красная зубная щетка в ванной и однажды утром бледный и растянутый презерватив, плававший в унитазе, как прозрачная и чужеродная морская медуза.
– Я так понимаю, это не ты утопил в сортире медузу? – спросила Сьюки, не отрывая взгляда от конспекта, когда Тодд появился на кухне.
– Э-э, нет, – Тодд встряхнул упаковку с овсянкой и обнаружил, что она пуста. Потом он обернулся, внезапно обидевшись. – Но мог бы быть и я.
Сьюки фыркнула и пролистнула пару страниц.
Тодд вздохнул. Он щелкнул выключателем чайника. Последнее время состояние его романтической жизни начинало раздражать. Он не представлял, как кому-то здесь удавалось заниматься сексом. Он решил, что во всей вселенной нет места, менее подходящего для эротики. Студентки находились под запретом – начальство осуждало такого рода связи, – а выпускниц интересовали исключительно учебники. Как же тогда удалось этому американцу так быстро преуспеть на любовном поприще?
Через несколько дней в их кухню вошла особа женского пола. В середине дня. Волны ее мелированных волос рассыпались по плечу, слегка закрывая эмблему футболки с названием какой-то манчестерской джазовой группы. Футболка доходила почти до колен, и несмотря на это, было очевидно, что только она и прикрывала наготу. Тодд и Сьюки лицезрели ее впервые.
Она открыла холодильник. Достала батон, кусок масла, потом нашла тарелку. И занялась приготовлением двух сандвичей.
– Привет, – произнесла Сьюки тоном, который мог бы показаться дружелюбным незнакомым с ней людям.
Девушка обернулась.
– Ах, – сказала она, отбрасывая с глаз челку. – Простите. Жуткие манеры. Привет. Меня зовут Кассандра.
– Привет, Кассандра, – добавила Сьюки и ткнула в бок Тодда: – Тодд, поздоровайся с Кассандрой.
– Привет, Кассандра.
Кассандра разрезала сделанные сандвичи на четвертинки и, положив их на тарелку, удалилась. Они слышали, как она поднялась по лестнице в мансарду. Буквально спустя пару минут, казалось, до них донеслись приглушенный скрип кровати и тихие удары спинки изголовья об стену.
– Что ж, полагаю, – глубокомысленно произнес Тодд, включая радио, – теперь нам известно, что он любит сандвичи.
Однажды вечером, подкрепившись разогретой упаковкой макарон с сыром из магазина на углу и взбодрившись отличной травкой из Марракеша, Сьюки и Тодд решили тайно наведаться в комнату американца. На цыпочках, шикая и подталкивая друг друга, они поднялись в мансарду. Сьюки захватила одну из своих кредитных карточек, чтобы вставить в замок, но этого не понадобилось. Дверь была приоткрыта. Заметив в щелку кожаную куртку, наброшенную на стул возле письменного стола, Тодд потерял интерес к их шпионской затее.
– Может, не стоит… – начал он, отступая на край узкой лестничной площадки, но Сьюки решительно толкнула дверь и вошла.
Тишина затягивалась. Тодд напряженно прислушивался, ожидая какого-то восклицания, комментария, любого звука, но Сьюки, в несвойственной ей манере, хранила молчание.
– Ну что? – не выдержал Тодд. – Что там?
В голове промелькнули разные варианты – неведомые сексуальные причиндалы, эротические снимки, труп. Его? Американца? Неужели он повесился или перебрал с наркотой и гнил там уже много дней?
– Дерьмо, – проворчала Сьюки, и тогда терпение Тодда лопнуло.
Он проскочил в дверь и, споткнувшись об ногу Сьюки, налетел на угол письменного стола.
Комната выглядела в основном такой же, какой Тодд видел ее раньше, – низкий скошенный потолок, незанавешенное окно, за которым темнели оголенные древесные ветви. Письменный стол в углу и втиснутая между ним и стеной кровать. Но стены заполняли слова. Сотни слов. Написанные курсивными черными большими буквами на каталожных карточках и прикнопленные к выцветшим обоям с цветочным рисунком.
«Злодей» – первое, что увидел Тодд, а рядом с ним – «Злоба». Он оглянулся. В глаза бросились «Глупость» и «Иерархия». Около двери: «Ошеломленный, языческий, богохульный, фатум, фатальный».
Сьюки тихо приблизилась к стене и коснулась одной из карточек ногтем большого пальца. Потом издала долгий выразительные свист и прошептала:
– Безумный.
– Что? – прошептал в ответ Тодд.
– Безумный как шляпник.
– Ты так думаешь?
– Наверняка. Полнейший псих.
– Не факт, – прошептал Тодд, – может, во всем этом есть… ну, не знаю… какая-то система. То есть…
– Система? – прошипела Сьюки, натягивая на руки рукава кардигана. – Неужели ты заметил какой-то признак систематичного мышления в этой словесной бессмыслице? – Она так порывисто махнула рукой, что карточка со словами «Сдержанный, осмотрительный» спланировала на ковер.
