На нижней лестничной клетке изнуренная мать в потемневшем от пота платье безуспешно пыталась собрать шумную стайку детей. Повернувшись к Тодду и Сьюки и, похоже, не видя их, она крикнула:
– Я ведь предупредила их о сервировке мороженого! Но разве они послушали?
В ответ Сьюки, держа в одной руке зажигалку и сигарету, зажала последнюю зубами и сразу прикурила. Мать пристально глянула сначала на Тодда, потом на Сьюки, словно не могла поверить своим глазам. Тодд начал смеяться, поначалу тихо, потом осознал, что им овладевает безудержный смех. Он попытался опереться на Сьюки, а когда она отпихнула его, привалился к стенке ближайшего книжного шкафа. Неужели начало действовать? Трудно сказать. Но что-то просочилось в кровь и определенно вскружило голову. Вроде как от недосыпа, но в более мягкой манере. Конечности налились приятной тяжестью, а лампы в коридоре начали испускать преломленные потускневшие лучи.
– Полусвет, – произнес он, возможно, громогласно, обращаясь к книгам в шкафу. – Пол. Ус. Вет.
– Заткнись, Тодд, – отрывисто бросила Сьюки, вытащив изо рта сигарету.
Стайка детей внезапно развернулась, точно испуганное стадо, и устремилась в дверной проем, побуждая мать следовать за ними. Тодд снова и снова мысленно повторял материнские жалобы, пытаясь точно уловить говор и стиль ее шотландского произношения: «Я ведь пррредупррредила их о серррвиррровке моррроженого. Но разве они послушали?» Последнее слово в его восприятии скорее прозвучало как «посл-али».
Перед ними маячила витрина с оленьими головами. Дэниел куда-то запропастился. Он слишко быстро исчез из поля зрения Тодда, выплыл за пределы досягаемости. Тодд вытащил цветок чертополоха из флористической композиции и вставил его в зубы самому большому оленю. Сьюки завязала разговор с каким-то серьезным бородачом.
Где же Дэниел? Тодд испытывал смутную, грызущую тревогу. Он направился сюда четверть часа назад… или чуть больше. Сказал, что нужно освежиться, глотнуть воздуха. Или спиртного? Что-то вроде того.
Тодд уже вознамерился взять Сьюки за руку, сообщить о своем недоумении по поводу Дэниела и о необходимости срочно найти его, когда вдруг осознал, что голова его машинально развернулась, чтобы взглянуть на дверь. Кто-то вошел. Позднее он вспомнит, что услышал ее раньше, чем увидел: перестук обуви, позвякивание металлических аксессуаров сумки.
К ним приближалась Николь Джэнкс. Либо особа, сильно на нее похожая. Такие же, как у Николь, шелковистые стриженые волосы, густая челка, яркий блеск малиновой помады, правда, от ее фигуры остались, похоже, одни воспоминания. Плоть стаяла с нее за какие-то… несколько недель. На красивом лице выделялись лишь запавшие щеки да провалы под глазами: обтянутый кожей череп. Руки, сжимавшие сумочку с множеством застежек, превратились в усохшие, едва ли не птичьи, лапки мраморного оттенка с голубыми прожилками. Грудь опала, а вырез платья открывал взору острые ключицы.
Проходя мимо, она кивнула головой и выразительно поморщилась, признавая их потрясение и в то же время пренебрегая им.
– Привет, закадычные дружки, – скривив пурпурные губки, бросила она.
Она даже не замедлила шаг, проследовав дальше своей уверенной походкой. Тодд и Сьюки, невольно повернув головы, проводили ее взглядами.
– Ты видел, да? – прошептала Сьюки, когда Николь Джэнкс поднялась по лестнице, а Тодд одновременно с ней прошелестел:
– Что с ней случилось?
Тодд резко выпрямился. Потом сел. Опять встал.
– Нам надо отыскать Дэниела, – решительно заявил он, – мы должны предупредить его.
– Офигеть, – изрекла Сюки и спросила: – Ты знал, что она приглашена? С какой стати ее позвали? – Она досадливо поморщилась и склонилась к Тодду. – Ладно, ты оставайся здесь, – сказала она, подтолкнув его к удобному обитому твидом креслу, – и жди Дэниела. Когда увидишь, не отпускай от себя.
Сьюки стремительно взбежала по лестнице, перескакивая через две ступеньки.
Тодд остался следить за людьми в прихожей. Серьезный бородач зашел в какую-то комнату и поразительно быстро вышел обратно. Опять появились дети в праздничных нарядах, или, возможно, эта компания уже толклась здесь. Стремительно прошла мимо мать новобрачной, цокая шпильками лиловых «лодочек» и мрачно сжав губы. Возникла очередная парочка, не та, что развлекалась в алькове, парень запустил ручонку под платье спутницы. Очередное явление матери с жалобой на мороженое: она нерешительно прошла по холлу, мельком глянув на Тодда, ее лицо напряжено и встревожено. Сьюки, проходя мимо в своем драконьем жакете, тоже искоса глянула на него.
Внезапно кто-то похлопал его ладонью по щеке, сказав:
– Привет, Денхам, что происходит?
И вот Дэниел перед ним, в распахнутой рубашке, без пиджака.
– Денхам, – продолжил он, – проснись, приятель.
– Я бодрствую, – ответил Тодд, – я не спал, – и он встал, подтверждая свои слова. – Где ты шлялся?
– Везде, – Дэниел ухмыльнулся, – и нигде.
Тодд пригляделся к другу. Дэниел слегка покачивается. Лицо бледное и влажное, зрачки расширились до предела, поглотив синеву глаз. От него несло винным перегаром, дымом, болотом, лесными запахами и чем-то еще. Тодд нахмурился. Меньше чем через восемь часов Дэниелу предстояло лететь домой в Штаты. По крайне важным семейным обстоятельствам, как определено во всех формальных документах. Вчера Тодду пришлось таскаться к начальнику отдела Дэниела и объяснять: «Мать Дэниела при смерти, отправлена домой из больницы, как ему сообщили, к несчастью, да, ей осталось недолго, и Дэниелу необходимо временно вернуться в Нью-Йорк на месяц или два как минимум». Тодд заказал ему билет на рейс, вылетающий из Глазго завтра рано утром.
От одной мысли об этом Тодд лишился душевного равновесия, словно ему самому грозило потерять какой-то жизненно важный орган. Он не знал, с чем столкнется Дэниел, добравшись до дома. Воображение рисовало Тодду затемненные комнаты, опущенные шторы, прикроватные тумбочки с кучей пузырьков и таблеток, изможденную женщину под грудой одеял. Множество рыдающих родственников. Ну и все такое прочее.
Он не позволял себе задумываться о том, как он будет жить в квартире без Дэниела, с опустевшей верхней комнатой. Как он будет в одиночку сочинять тезисы для диссера в компании одной только Сьюки и ее мерзкого хомяка. Как он переживет последние несколько недель семестра, ускоренные темпы обучения, паническое смятение выпускников и последние срочные семинары. Тодд не представлял, как сможет пережить все это без Дэниела.
Ему хотелось разобраться в собственных мыслях, чтобы высказать их Дэниелу: «Не уезжай…» Нет, не то. Он должен ехать, господи, его мать умирает. Сказать: «Не уезжай надолго. Обещай, что вернешься». Сказать: «Жизнь без тебя немыслима». Однако ничего подобного сейчас говорить нельзя, в этой прихожей, где помимо забытых винных бокалов полно отрубленных голов и химически обработанных куропаток, и когда перед ним маячило бледное, как шампиньон, лицо Дэниела с расширенными до предела зрачками.
