– Итак, твой папуля, – продолжила моя жена, – я, правда, думаю…
Помимо прочих многочисленных талантов, она обладала изумительной способностью помнить и возобновлять незаконченные разговоры с нужного места.
– Может, ты просто застегнешь ремень? – огрызнулся я. Никак не смог удержаться. У меня низкий порог восприятия длительных электронных помех.
– Прошу прощения? – вопросительно ответила она.
– Ремень безопасности. Может, просто застегнешь его разок…
Я безмолвствовал до очередных замаячивших в тумане ворот. Она вышла, удалилась к ним, малыш опять заревел, Марита выкрикнула номер et cetera, et cetera
[4]. К предпоследним воротам глухое биение в моих висках угрожало перерасти в пульсирующую головную боль.
Когда жена направилась обратно к машине, оживший радиоприемник начал прерывисто шипеть и потрескивать. Мы никогда не выключали его, поскольку наличие приема являлось главным желанием в здешних краях, и любой обрывок музыки или диалога с восторгом приветствовался.
«Ох, Брендан! Брендан! – убедительно звучал взволнованный голос актрисы из радиостудии. – Будь осторожен!» – Связь осложнялась треском помех.
– Ох, Брендан! Брендан! – восторженно подхватила Марита, молотя ногами по спинке моего кресла.
Малыш, быстро уловив общее настроение, издал ликующий визг, вцепившись в борта своего креслица, и неожиданно, выбрав момент, появилось солнце. Ирландия выглядела уже цветущей и благословенно славной на нашем стремительном пути к финальным воротам по фонтанирующим лужам.
Жена и Марита обсуждали, зачем Брендану могло понадобиться быть осторожным, малыш на все лады распевает звук «н», а я, подумывая, не рановато ли он вошел во вкус болтовни, лениво настраивал приемник на более приемлемую станцию.
Наконец мы достигли последних ворот. Сквозь белый шум, заполняя салон, прорвался голос явного уроженца Глазго, он смущенно пытался произвести серьезные интонации диктора. Существует географический прорыв, позволяющий нам, время от времени ловить и шотландские новости. И нам сообщили кое-что по поводу приближающихся местных выборов, превышении скорости каким-то политиком и нехватке учебников в школах. Я прокрутил волны пустых диапазонов в поисках речи членораздельного человеческого голоса.
Жена вылезла из машины, удалилась к воротам. Я наблюдал, как ветерок играючи спутывал ее волосы, отмечал изящную балетную поступь, ее руку в митенке, опускающуюся на засов.
Радиоантенна напряглась и выловила из эфира женский голос: спокойный, но неуверенный. Речь шла о гендерных различиях и рабочих местах, одна из тех спорных журналистских программ, что запускали по Би-би-си в первой половине дня. Восьмидесятилетняя старушка с юго-запада Англии сообщила, что стала первой женщиной, нанятой на инженерную работу, и я уже собрался переключиться на другой диапазон, поскольку такого рода сведения захотела бы послушать моя жена, а мне сейчас пришлась бы по душе хорошая музыка. Однако внезапно из маленького перфорированного динамика на уровне моих колен раздался другой голос: растянутые гласные и выразительность речи образованной англичанки.
– И тогда я подумала: «Боже мой, – сообщила женщина из радиоприемника моей машины, наполняя своим голосом уши моих детей, – должно быть, это тот самый «стеклянный потолок», о котором я так много слышала. Неужели его действительно так трудно пробить моим черепом?»
Эти слова пробудили во мне глубинный звон узнавания. Совершенно неожиданно из памяти всплыли картины давней молодости: мощеный тротуар в туманной дымке, прицепленный к ограде велосипед, деревья, источавшие густой сосновый аромат, податливая хвойная подстилка под ногами, телефонная трубка, прижатая к мягкой раковине уха.
«Я знаю эту женщину, – захотелось мне воскликнуть, – я знал ее». Я едва удержался от того, чтобы повернуться к детям и сообщить им: «Я знал когда-то эту особу».
Мне вспомнилась черная накидка, которую она обычно носила, и ее страсть к невообразимым для пешехода туфлям, странным, шарнирным драгоценностям, сексуальным играм на природе, но вот этот голос затих, и эфир прорезал голос радиоведущей, которая сообщила нам о том, что мы прослушали интервью с Николь Джэнкс, записанное в середине восьмидесятых годов прошлого века.
Я прихлопнул ладонью руль. Почему именно Николь Джэнкс? Никогда с тех пор мне не приходилось встречать эту фамилию. Она оставалась единственной известной мне Джэнкс. У нее было, кажется, припоминаю, какое-то экзотическое второе имя, вроде греческого или римского, обусловленное родительской склонностью к мифологии. Как же оно звучало? Я напомнил себе с сожалением, что в тумане, окутавшем мои воспоминания, нет ничего удивительного, учитывая число пролетевших с той поры лет и…
Но внезапно все мои мысли улетучились.
Напряженный и сдержанно печальный голос радиоведущей мог означать только то, что Николь Джэнкс умерла вскоре после записи этого интервью.
Мое сознание выдало серию сбоев, подобно готовому заглохнуть механизму. Невольно я поискал взглядом жену. Она уже распахнула ворота и ждала, когда я проеду.
Такое ощущение, что где-то резко распахнули окно или одна костяшка домино уронила другую, породив целую череду падений. Приливная волна накатила и отступила, но все, что побывало под ней, невозвратимо изменилось.
Я сосредоточил взгляд на жене. Она продолжала держать ворота открытыми. Привалилась спиной, удерживая створ, чтобы тот не поддал по багажнику машины. Она держала ворота, веря, что я смогу проехать через них в машине, где сидят ее дети, ее отпрыски, ее любимые. Ее шевелюра вздымалась, как парус, под ирландским ветром. Ее пристальный взгляд устремился на мое лицо за ветровым стеклом, она явно недоумевала, почему я медлю, но с того места, где она стояла, в стекле было видно лишь отражение облаков. С места, где она стояла, скорее всего, просто невозможно увидеть меня.
* * *
Двигаясь в восточном направлении, поезд подъезжал к границе, ныряя в ливневые зоны и выныривая из них. Жена купила мне газету, и я свернул ее в рулон, наподобие дирижерской палочки, словно мне вот-вот предстояло сыграть симфонию с незримым оркестром.
Минуло десять лет с тех пор, как я прилетел сюда, совершив своего рода паломничество. Тогда я впервые оказался в Ирландии: просто раньше никогда не выпадало случая такой поездки. Я не из тех ирландских американцев, оглушенных чувством обременительной ностальгии по славной республике, переполняемых причудливыми воспоминаниями о стране, которую наши давние предки были вынуждены покинуть, чтобы выжить. В моей семье я в этом плане белая ворона: все мои сестры носили Кладдахские кольца
[5], участвовали в шествиях в День святого Патрика и давали своим детям имена с мудреными сочетаниями букв «д», «б» и «х», вроде Идбхард или Сэйбх.
