– Конечно, – откликнулся он, – это же просто чудесно. Надо бы отпраздновать.
– Никому не говори, – Тимо нацелил на него палец, – нельзя позволить этой новости просочиться… иначе пресса достанет ее.
– Конечно.
– Я не шучу, она может жутко разозлиться, – Тимо почесал голову.
– Да я никому ни слова. Обещаю.
– Ладно. – Тимо широким шагом направился к кафе. – Сможем мы в этой забегаловке раздобыть стейк из тофу?
* * *
На позднем этапе жизни Ленни мало что вспомнит о нескольких годах работы в киноиндустрии, но будет отлично помнить встречу с Клодетт Уэллс.
Через несколько месяцев после катания на велосипеде по берегу, по этому Венис-бич, он уволился с должности личного секретаря Тимо. Какое-то время бездельничал, жил в свободной комнате у родителей, смотрел в окно и размышлял о том, чем бы дальше заняться в жизни. Потом он нашел работу в административно-хозяйственном офисе одного театра. Он опять жил в Нью-Йорке; ездил на метро, таскал в холщовом рюкзаке бумаги, книги и карандаши и каждое утро на завтрак ел рогалики с копченой лососиной.
Он узнал об исчезновении Клодетт, стоя в очереди в гастрономе. Мужчина перед ним читал газету, и Ленни, глянув ему через плечо, увидел фотографию на первой странице, и его сердце взмыло ввысь, словно подхваченное сильным ветром, а потом, когда он прочел заголовок, рухнуло с высоты. В статье попадались слова: «непредсказуемое поведение», «разорившийся партнер» и «финансовая катастрофа крупной студии». Следующий месяц, покупая газеты и журналы или включая телевизор, Ленни видел только ее смотрящее на него лицо, она как будто говорила: «Теперь ты видишь меня, не можешь не видеть».
На всем протяжении сенсации ее исчезновения он никому не говорил, что когда-то работал на Тимо Линдстрема, – ни сотрудникам в офисе, ни актерам на репетициях в театре, ни девушке, с которой встречался. Он никому не говорил, что знаком с Клодетт Уэллс, что стоял в ее гостиной, касался ее руки, пусть даже мимолетно. Он никогда никому не обмолвился об этом. Никогда.
Он хранил воспоминания в тайне, не потому что боялся, что новые друзья не поверят, но потому что ему казалось, что, рассказав об этом, он каким-то непостижимым образом предаст ее. Он встретился с Клодетт Уэллс, а вскоре она исчезла. Люди строили разные предположения: умерла, утонула где-то в Балтийском море, сбежала. Так или иначе, она исчезла, ускользнула за пределы досягаемости, и никто ее больше не видел.
Неделя проходила за неделей, она так и не проявлялась, а он вдруг осознал, что все больше и больше думает о Клодетт Уэллс, об изгибе ее плеч, о решительном, пристальном взгляде, о ее идеальной красоте, слишком прекрасной, разумеется, раз это Шведское море пожелало забрать ее. Она могла сбежать, убеждал он себя, сидя за письменным столом, заваленным рекламными проспектами, счетами, расписаниями репетиций, могла найти какой-то выход, найти какую-нибудь кроличью нору, пролезть в нее и спрятаться.
Самое странное, думал он, пристально вглядываясь в кондиционеры, закрепленные на стенах дома, маячившего на другой стороне улицы, мельком замечая, как остальные сотрудники болтали по телефонам, печатали за компьютерами, что он не хотел тогда ехать, хотел отказаться от этого задания, уже почти решился не выполнять его вовсе. Он был сыт по горло дурацкими поручениями, когда Тимо всучил ему тот жареный тофу и ключи от машины. Ему не хотелось рулить на внедорожнике размером с танк в медленно, точно патока, текущем потоке машин Лос-Анджелеса, по двенадцатиполосным магистралям, вцепившись в руль и предоставив право электронному голосу автомобильной Ариадны давать указания, которые он исполнял слепо, с благодарностью, словно от этого зависела его жизнь. Впрочем, действительно зависела. Стейк из тофу отпотевал в коричневом бумажном пакете, мобильник чирикал и вибрировал в бардачке под боком – но сейчас Ленни не мог ответить, ему приходилось считать повороты, искать зеленые вывески, то давить на акселератор, то снимать ногу с педали, напряженно прислушиваясь к указаниям мелодичного голоса навигатора.
Нужный ему дом высился в конце длинной и извилистой дороги, петлявшей среди иссушенных холмов. Этот участок окружали восьмифутовые стены с наглухо закрытыми электрическими воротами. Камеры наблюдения поворачивали свои выпуклые глаза, следя за его продвижением, а он ехал настолько медленно, что пару раз мотор едва не заглох.
Он ужасно боялся пропустить нужный дом. Навстречу ему давно не попадалось ни одного пешехода, но внезапно дорога заполнилась людьми. Черные автомобили, какие-то люди на стремянках, какая-то аппаратура, разрозненные группы людей в темных костюмах. В первый момент Ленни подумал, что тут что-то случилось, какая-то авария. Совершенно сбивало с толку то, что при виде его машины вся толпа рванула к нему, скопом, образовав вокруг своеобразную черную стену. Ленни ударил по тормозам, подняв руки, чтобы защитить лицо. Он не сомневался в то мгновение, уже собираясь схватить домкрат, что его сейчас убьют или ограбят.
Чуть позже он осознал, что вокруг машины роились фотографы, человек десять или двенадцать, дежуривших около ее ворот.
Ленни попал в окружение, все объективы нацелены на него, глаза скрыты черными щитками, точно у гигантских насекомых. Они подумали, что приехал Тимо. Он ведь сидел в машине Тимо; и они, похоже, решили, что она тоже может быть внутри.
Его сердце билось учащенно, хотя и с перебоями, словно он был на грани панической атаки, однако ему удалось опустить окно и воспользоваться домофоном. Фотографы мгновенно поняли, что он не представляет для них ни малейшего интереса, и объективы исчезли.
Ворота открылись, а из домофона донесся мужской голос с мексиканским акцентом, выдавший указание подъехать к самым дверям дома. Пару раз нажав на газ, Ленни не сразу понял, что машина стоит на месте. Его ладонь плавно опустилась на рукоятку коробки передач, скользнув по увлажненной потом кожаной головке; он постарался унять волнение и, опустив глаза, сосредоточился на предстоящей задаче.
Подъездная аллея делала крутой вираж, точно в знойных джунглях. По обеим сторонам шипели разбрызгиватели, именно с таким звуком обычно сдуваются проколотые шины. Дом проглядывал между деревьями, слепя вспышками отраженного света. Жужжала электрическая косилка, возимая косарем взад-вперед по ровному безупречно зеленому газону, аллею перешла пара девушек в белых униформах с охапками какого-то белья; с деревьев слева доносилось прерывистое жужжание, и там Ленни увидел фигуру в маске с бензопилой, спиливавшую низко растущие ветви. Маска обернулась, видимо, чтобы посмотреть на затормозившую по гравию машину.
Стеклянная вилла, оправленная в стальные рамы, не пропуская света, отражала, точно зеркало, небо и деревья. Открывшая дверь девушка впустила его в холл, обшитый полированными панелями светлого дерева, с незаметными, сливавшимися со стенами дверями. «Да уж, на такой вилле, – подумал Ленни, – проблемы роскошной жизни начинаются сразу от входной двери». Его проводили в комнату размером с баскетбольную площадку, ограниченную тремя стеклянными стенами, лодыжки утопали в толстых коврах, со стайки угловатых кресел открывался панорамный вид на туманный город, а четвертую стену от пола до потолка закрывали полки, заполненные книгами. Дверь плавно скользнула в сторону, открыв достаточный проем для входа, а за ней застыл в ожидании бассейн с невозмутимой серебристой, словно застывшая ртуть, гладью. Человек в футболке и галстуке, сдвинув на голову солнечные очки, что-то верещал, обращая свои отрывистые словесные залпы в трубку сотового телефона:
