Текст гласит:
К., сидя здесь, за Атлантикой, в безопасном мире, я испытываю совершенно нереальные волнения, наблюдая за твоей ослепительной, взрывной жизнью. Я чувствую себя почти астрономом, отслеживающим (sic)
[52] курс кометы и испытывающим лишь одну надежду, что она не разобьется с оглушительным грохотом. Пожалуйста, просто помни одно: ты можешь приехать сюда в любое время. Дом готов (вроде бы) для приема гостей. Приезжай, приезжай, приезжай. В наряде гориллы или в чем-то подобном, чтобы никто не беспокоил тебя в самолете. Может, отправишься в путь под псевдонимом?
Целую, Л.
Лот 28
Солнечные очки
Подарены Уэллс Линдстремом.
Розовая оправа, темно-коричневые линзы. В хорошем состоянии, на правой дужке царапина длиной 2 мм.
Кожаный очешник с фетровой подкладкой.
Имеются вмятины и следы использования и выцветания от солнечных лучей.
Надпись на подкладке очешника:
Сохраняй инкогнито, но не со мной. Целую, целую, целую, Т.
Лот 29
Больничный именной браслет
Красный пластик, порванный при снятии, надпись черной шариковой ручкой:
Уэллс, Клодетт Ф. 2/8/93
Также синей шариковой ручкой написан медицинский номер. NB: Различные газеты в это время распространяли слухи о том, что летом 1993 года мисс Уэллс, страдая от упадка сил, прервала киносъемку и поступила в больницу Нью-Йорка с диагнозом: истощение, вызванное стрессом.
Лот 30
Письмо в частную охранную компанию
От Линдстрема, датированное 4 декабря 1993-го, свидетельствует о том, что он хотел нанять личную охрану для Уэллс. Письмо на фирменном бланке компании «Lagom Films», кинофирма Уэллс и Линдстрема, в отсутствие Линдстрема обращение подписано личным секретарем Ленни Шнайдером. На стикере написано рукой Линдстрема:
Ленни, займись этим, но не говори К.
Ниже, почерком Уэллс, черной шариковой ручкой:
О чем не говорить мне??
Что должен чувствовать слесарь
Телефонный звонок, из Калифорнии в Донегол, 2010
– Клодетт?
Она взяла трубку очень быстро, и он подумал, что она, должно быть, ждала у телефона.
– Дэниел, – то ли вздох, то ли шепот, – какого дьявола, в такое время…
Несмотря на удивление от столь сомнительного приветствия, несмотря ни на что, он вдруг осознал, что поморщился, надеясь, что дети находятся за пределами слышимости. Марита уже освоила гораздо более впечатляющий лексикон, чем следовало бы шестилетней девочке; материнские качества Клодетт он считал почти безупречными, один-единственный упрек заслуживала порой ее неспособность удержаться от сквернословия в присутствии детей. Да и то, неустанно повторял он себе, это не такой уж серьезный недостаток.
– И тебе привет, – не смутившись, ответил он. – У вас все в порядке?
Он услышал, как в трубке усилился и быстро затих звук телевизора, и в точности представил себе, что происходило в доме, где она находилась, и что делала: вышла из гостиной, где в печке потрескивали дрова, а собака разлеглась, растянувшись точно коврик перед камином, на диване сидели, обнявшись, Марита и Кэлвин. Марита, посасывая большой палец, смотрит мультфильмы. Босоногая Клодетт прошла по занозистому дощатому полу коридора в другую комнату, где сможет безнаказанно ругать его на чем свет стоит.
Внезапно его охватило такое сильное желание оказаться там с ней, что он склонил голову к уютному свету фонарного столба и скрипнул зубами.
– В порядке ли я? – уточнила она. – Ну, честно говоря, бывало и лучше. Вопрос в том, в порядке ли ты?
– У меня все отлично, – ответил он. – А что, собственно, могло случиться? Я просто звоню сообщить, что пока еще не доехал до папы. Мне пришло в…
– Я в курсе, что ты не доехал до папы, – перебила она.
– Правда?
– Да. Мне позвонила твоя сестра и…
– Ох, – вздохнул он, испытав легкое смятение. Он тут же осознал, что ему следовало позвонить ей заранее. Следовало попытаться объяснить, какими дырами и подземными течениями осложнена его жизнь и почему вдруг у него прорвалось сильнейшее желание исправить по возможности все злосчастные ошибки прошлого.
– …сказала, что ты просто пустился в бега. Что они чинно ждали тебя в Бруклине с праздничным ланчем, когда ты прислал какое-то бессвязное текстовое сообщение, свидетельствующее, что ты прилетел в аэропорт Ньюарка, но оказался не в состоянии в тот же день добраться до них.
– Да, это проблема, – судорожно сглотнув, признал он. – Дело в том, что я как раз собирался… Очевидно. Серьезно собирался. В общем, да, я прилетел туда, понимаешь? Но потом…
– Где ты сейчас? – спросила она таким тихим и несчастным голосом, что ему мгновенно отчаянно захотелось обнять Клодетт, нежно прижать ее голову к своему плечу.
– Во Фримонте, – пробормотал он.
– Где?
– В Калифорнии.
Резкий вдох. Он прислушался к затаенной тишине. Это мой дом, подумал он, это шум моего дома, жизни моей жены и детей. Ему захотелось наполнить этим звучанием бутылку, заткнуть пробкой, чтобы открывать ее и принимать содержимое, как лекарство, по мере необходимости.
– Прямо из Ньюарка я пересел на рейс в Сан-Франциско.
– Но… что произошло в Нью-Йорке?
– Я прилетел туда. Я был там. И сейчас я лечу туда обратно. Прямо сейчас. Я еду в аэропорт, чтобы успеть на вечерний рейс. Празднование назначено только на завтра. У меня масса времени.
– Дэниел, что ты делаешь в Калифорнии?
– Я… – он прижал пальцы к глазам. – Я должен был… я хотел увидеть… моих детей. Моих взрослых детей. У меня появилось это внезапное… Мне хотелось попытаться наладить отношения с ними.
– Ох, – растерянно произнесла она. Это явно был не тот ответ, которого она ожидала. Безмолвная пауза. – И тебе удалось?
– Да. Я только что встречался с ними.
– Здорово, Дэниел. Чудесно. Я всегда говорила, что тебе следовало просто неожиданно заявиться к ним. Как прошла встреча?
– Она получилась… – Он умолк, мысленно пытаясь облечь в слова то, что почувствовал, увидев их после столь многолетней разлуки, когда они появились в дверях кафе и направились к его столику. Радость узнавания оттеснялась на второй план ощущением справедливости, глубинным пониманием восстановления нужной связи, вновь обретенного правильного положения. Он понял, что должен чувствовать слесарь, когда удается создать ключ, открывающий старый заржавевший замок, или композитор, нашедший ноту для гармоничного аккорда. Дети изменились, Найл и Феба, и в то же время остались прежними, и сам он, Дэниел, увидев их, исполнился безумным почти бредовым восторгом, разглядывая их волосы, руки, обувь и стиль одежды, так уникально отражавший их индивидуальности. «Ваши лица, – хотелось ему воскликнуть, – ваши знакомые черты от макушки до кончиков ногтей. Достаточно взглянуть на вас обоих…»
