Я улыбнулся:
– Все, кто сейчас живет на земле, имеют многовековую семейную историю. Если вы появились на свет, у вас определенно были родители. Подчас человек говорит: «У меня нет отца». В корне неверная фраза. Мужчина, от которого ты произошел, всегда есть. В процессе зачатия двое участвуют. Отец не воспитывал малыша, не давал на него денег, не участвовал в его жизни, но он был. Следовательно, существовали дед, прадед и так далее, до Адама и Евы.
Максим Петрович нахмурился:
– Иван Павлович, вы правы. Но! Был так называемый в прежние века «подлый» класс и аристократия. Последняя имела образование, воспитание, часто не большие деньги, зато всегда обладала благородством. Моя мать из семьи князей Мусанкиных. Отец – из графов Загорских.
Максим Петрович показал на стену:
– Из родных Петра Владимировича не осталось никого, его деда и бабку расстреляли большевики. Отец погиб на фронте, а мать, то есть моя бабушка, скончалась до того, как я появился на свет. Поэтому по линии папы я знаю только портреты.
– Удивительно, что в горниле войны и репрессий полотна сохранились, – заметил я.
– О нет, – возразил собеседник, – их заказал я. В советские времена люди боялись рассказывать о своем неподлом происхождении. За принадлежность к знати сажали в лагеря. Мне семейную историю рассказала матушка. Папенька скончался очень рано, я не помню его совсем. Только фото на комоде осталось. А мать, Елена Николаевна, прожила много лет. Слава богу…
Собеседник истово перекрестился на большую икону, которая висела в углу.
– Матушка до сих пор пребывает в добром здравии. Когда мне исполнилось четырнадцать, я, как все школьники тех лет, вступил в комсомол. Пришел домой со значком. Элен, так ее называли близкие, усадила меня на диван и рассказала, как жили ее предки, сколько у них земли было в собственности, о том, что их брак с моим отцом стал союзом по страстной любви. Показывала мне медальоны, которые хранила как зеницу ока, с портретами ее отца, бабушки. Ох, что-то я отошел от темы беседы. Любезный Иван Павлович, у вас есть дети?
– Я холостяк, – ответил я, – пока не нашел суженую.
Загорский улыбнулся:
– Иван Павлович, иногда человек изо всех сил пытается изобразить из себя благочестивого, милосердного, во всех смыслах достойного члена общества. А потом идешь с ним по улице, а сей прекрасный член общества, ведя разговор о любви ко всем земным тварям, походя, привычным движением пинает дворовую собаку, которая на него с надеждой на получение малой толики еды смотрит. И вмиг становится ясно: в пылу беседы он явил свое естество, речь контролировал, а вот про ногу забыл, она автоматически сработала. Нет в этом гражданине любви ни к кому, одно лукавство, позерство и зло в нем. Люди лучше всего открываются в момент, когда совершают что-то, не думая. Вот вы сейчас…
– Я не бью животных и зла никому не желаю, – заметил я, – но не могу утверждать, что испытываю добрые чувства ко всему человечеству, некоторые его представители мне не особенно приятны.
Максим Петрович выдвинул ящик стола.
– На вопрос о детях вы ответили: «Я холостяк». И о чем сказала мне ваша фраза?
Я улыбнулся.
– О глубоком эгоизме посетителя, который хочет прожить жизнь спокойно, не обременяя себя заботами.
– Нет, – возразил Загорский, – об элементарной порядочности. Вы считаете, что наследники должны появляться в браке. Если когда-либо решитесь на ребенка, то станете хорошим отцом. Главное, не избалуйте чадо, хотя я не имею права давать советы, поскольку сам с дочерью потерпел фиаско. Моя жена попала под машину, когда Наташе едва четыре года стукнуло. Она мать не помнит. Я нанял мамок, нянек, гувернанток. Испытывал вину перед девочкой за то, что почти ее не видел, поэтому заваливал подарками. Ната привыкла, что отец ежедневный Дед Мороз, и распустилась. Не желает учиться, числилась студенткой в вузе, который принадлежал моему близкому другу. Наталье ставили зачеты, четверки на экзаменах, она в аудиториях хорошо если раз в месяц появлялась, но диплом получила. Неоднократно устраивал ее на работу, нигде дольше двух недель она не задержалась. Спрашиваю, почему она снова баклуши бьет, отвечает: «Скучно. Бумаги писать нудно. Вокруг одни дуры. Вставать надо рано». Чем она занимается? Носится по магазинам. От ее вещей в доме уже деваться некуда. И ладно бы она их носила. Так нет! Притащит гору пакетов, бросит у входа. Горничная их в гардеробную унесет, шмотки развесит, и все! Полагаю, девчонка не помнит, какие обновки имеет. Я решил Наталью приструнить. Ограничил лимит по карточкам.
Загорский махнул рукой и замолчал. Я решил приободрить несчастного отца:
– Пройдет несколько лет, и ваша дочь образумится. Она просто пока не понимает, что ей интересно. Когда любимое дело найдется, девушка в шесть утра с кровати соскочит.
– Ей хорошо за двадцать, – хмуро сообщил Максим Петрович. – Пройдет пара лет, и будет она тридцатилетней бабой. Насколько я понял, вы сначала работали секретарем у детектива Элеоноры, а после ее кончины унаследовали бизнес, успешно ведете дела
[3]. Вам нужны клиенты?
– Конечно, они мой заработок, – ответил я, – но, в отличие от полицейских, я не могу заниматься сразу двумя-тремя-десятью расследованиями. В агентстве всего два работника, я, владелец, плюс мой помощник Борис. Не собираюсь расширяться. Вполне доволен малым бизнесом.
– Но еще один сотрудник вам не помешает, – подчеркнул Максим.
Я ощутил, как в кармане завибрировал сотовый, но не вынул его.
– Согласен. Сам думал на эту тему. Однако работнику необходимо платить, а состояние моего кармана пока не позволяет это делать.
Я замолчал. В особенности не позволяет сейчас, когда кредитка, вся мокрая от слез жабы, сохнет в кошельке.
Максим Петрович убрал из голоса сладость:
– У меня предложение. Возьмите на службу Наталью. Буду переводить деньги дочери, вы ей скажете, сколько она станет получать. Более ни копейки ей не дам. Пусть учится экономить. Только не говорите, что зарплата от меня.
Я ожидал чего угодно, кроме такого поворота беседы.
– Максим Петрович! Я понимаю вашу тревогу о дочери, желание приучить ее к труду. Но что мне прикажете с ней делать? На ресепшен посадить? Так стойки у меня нет.
У Загорского дернулось веко.
– Один мой приятель, крупный издатель, лет пять-шесть назад вручил Нате подборку произведений Милады Смоляковой. Теперь девочка – ее страстная поклонница. Нет, безумная фанатка. – Загорский на минуту замолчал, а потом заговорил вновь: – Не хочу обсуждать книги литераторши, не страдаю снобизмом. Я обрадовался, что Ната хоть чем-то увлеклась. Пусть лучше ерунду читает, а не по магазинам носится. Год назад, когда дочь в очередной раз со службы турнули, я сурово потребовал: «Наталья! Определись. Если не способна трудиться, принуждать не стану. Не каждая женщина ощущает тягу к работе. Иди под венец, реализуйся, как мать, жена, занимайся детьми, супругом, хозяйством».
