— И все же я не была твоей деткой, — задумчиво говорю я. — Так ведь? Но чья же я тогда детка, ради всего святого?
— Мне казалось, что ты хочешь услышать о моем первом воспоминании?
— Да, расскажи, пожалуйста.
— Я очень маленькая, а они очень высокие.
— Они?
— Лахлан и Эффи. Им в это время было, наверное… шестнадцать и восемнадцать. Может, чуть больше. Может, чуть меньше.
— Я поняла.
— На дворе лето. Они взяли меня с собой к озеру на пикник. Я всегда была их любимицей, кошечкой или собачкой, игрушкой. Беда лишь в том, что они очень плохо обращаются со своими любимцами и игрушками. Солнце палит, и черная вода блестит под его лучами. Насекомые пляшут и скользят по поверхности воды. Пахнет гниющими водорослями и крутыми яйцами…
(Давно уже надо было попробовать с ней воспоминания под гипнозом!)
— Мы сидим на небольших мостках, и Лахлан с Эффи болтают ногами в воде, а у меня ноги не достают. У меня в пальце заноза из гнилой доски, и еще я обожглась крапивой, но, когда я начинаю плакать, Эффи грозит, что, если я не перестану хлюпать, огромная рыба-ведьма, которая живет в озере, приплывет и проглотит меня.
— Рыба-ведьма?
— Рыба-ведьма. Лахлан говорит, что не может есть яйца без соли, и с размаху швыряет яйцо в озеро. Оно падает в воду со всплеском, словно камушек. У Лахлана красное от жары лицо. Он говорит, что ему скучно. Она тоже говорит, что ей скучно. Они курят. Они строят друг другу рожи.
— Они начинают гоняться друг за другом — бегают по лесу, визжа от смеха. В обществе друг друга они всегда ведут себя очень по-детски. В конце концов им это надоедает, и они решают поплавать по озеру в маленькой лодочке с веслами. Сначала они сажают в лодку меня — я чувствую на себе руки Эффи, скользкие от пота. Волосы у нее на шее влажные, и ситцевое платье прилипло к телу.
— Лахлан выгребает на середину озера, там прыгает в воду и начинает притворяться, что тонет. Эффи ныряет за ним — она входит в воду, как нож, и они наперегонки плывут к берегу. Лахлан плывет баттерфляем — в туче брызг он похож на мельничное колесо, но Эффи ему не догнать, она стремительна, как выдра, и обгоняет его на два или три корпуса. Они выбираются на берег и отряхиваются, как собаки. Потом начинают снова гоняться друг за другом и с визгом и хохотом убегают в лес.
— Все стихает. Я долго жду, чтобы они за мной вернулись. Еще дольше до меня доходит, что они не намерены за мной возвращаться. Я засыпаю на солнце. Когда я просыпаюсь, кожа у меня красная и болит. Солнце уже садится за верхушки деревьев, и холодает. Я боюсь, что сейчас из воды огромным лососем вынырнет рыба-ведьма и съест меня.
— Я снова засыпаю. Просыпаюсь я на рассвете — на озере лежит туман, но к тому времени, как меня приходят искать, он уже успевает рассеяться и солнце снова стоит высоко в небе. Я единственная пациентка местной больницы, страдающая одновременно от солнечных ожогов и от переохлаждения. Эффи и Лахлан сказали, что я от них убежала, но я думаю, что на самом деле они хотели от меня избавиться.
— Почему?
— Потому что они были плохие, разумеется.
— Но ведь ты же научилась плавать и управляться с лодкой от своей сестры, разве нет? — удивляюсь я. — Или это было позже?
— Не от нее, она меня никогда ничему не учила. Я научилась на случай, если она захочет меня утопить.
Chez Bob
Я ожидала застать Боба спящим, но он сидел на диване, смотрел «Учись и играй», ел яблочное пюре «Хайнц» из баночки и непринужденно болтал с невидимым собеседником:
— И таким образом, я признаю, что определенность и истина всякого знания зависят единственно от познания истинного Бога, так что, пока я не познал Его, я не мог в совершенстве познать ничто другое. Имеет ли право Декарт сделать такой вывод?
Заметив нас, Боб поднял взгляд и сказал:
— Привет.
— Привет, — дружелюбно отозвался профессор Кузенс.
Боб кивком указал на Протея, делящего с ним диван, и виновато произнес:
— Я только доедаю то, что он не захотел.
Протей был подперт подушками в полусидячем положении. С головы до ног его покрывали подозрительные пятна — не только яблочное пюре, но, как услужливо подсказал Боб:
— Мармит, рисовая каша «Амброзия» и «Завтрак-готов». Эта тварь прожорлива, как баклан.
Да, верно говорят, что рыбак рыбака видит издалека.
Профессор Кузенс осторожно взгромоздился на единственное свободное сиденье — стул, некрасиво задрапированный трусами Боба с картинками из «Доктора Кто».
— Почему Протей здесь? — спросила я у Боба.
— А, эту тварь так зовут? — Боб задумчиво осмотрел младенца.
— Это мальчик. Это ребенок Кары, ты его уже сто раз видел.
— Ах да! — воскликнул профессор Кузенс. — Конечно, такая крупная девушка, от нее всегда пахнет скотным двором. А он славный парнишка, правда?
— Но почему он здесь? — терпеливо допрашивала я.
Боб со вздохом кроткого страдальца оторвал глаза от Большого Теда, Маленького Теда и их веселых друзей:
— Потому что эта девушка его тут оставила.
— Какая именно из всех возможных миллионов, если не миллиардов, девушек мира?
— Она сказала, что она твоя подруга.
— Терри?
— Нет.
— Андреа?
— Та, красивая. — Лицо Боба просветлело, как у набожного католика при упоминании Мадонны.
— Оливия?
— Она сказала, ей нужно что-то сделать, и попросила тебя приглядеть за ним.
Видимо, Протей теперь играет роль Курилки в игре «Жив Курилка». Или «письма счастья», которое надо обязательно переслать дальше. Возможно, он — принеся удачу и богатство всем, кто послушно передаст его дальше, и злополучные последствия тем, кто не передаст, — в конце концов попадет обратно к Каре. Сколько лет ему тогда будет? И сколько нужно времени, чтобы младенец, переходя из рук в руки, обошел весь земной шар? (Вот это был бы интересный эксперимент.)
— А не проще ли найти его мать и отдать его ей? — предложил профессор, разматывая с головы красный шарф, словно марлю с вареного пудинга.
— Эта, как ее, сказала что-то типа того, что Карен пойдет на собрание женского, как его там, на Виндзор-плейс, — сказал Боб.
— Ты имеешь в виду Кару?
— Я имею в виду?..
— На собрание группы борьбы за раскрепощение женщин?
— Круглое окно! — завопил вдруг Боб, обращаясь к телевизору.
Протей заерзал от ужаса.
Все ли в порядке с Оливией? И уж не аборт ли она пошла делать? Если я ее подруга, то, кажется, не очень хорошая.
