– Ты правда напугал меня, – смущенно сказала я.
– Я не хотел.
– Знаю.
Все постепенно возвращалось на свои места: мое сердце, цветы, и даже воробьи, облепившие кусты роз у меня за спиной, ждали возможности вернуться на облюбованный пятачок.
Я направилась к дорожке. Уэс, идущий рядом, придержал ветку, чтобы я могла пройти, и сказал:
– Позволь мне загладить вину.
– Ты не обязан.
– Не обязан, но хочу, и знаю, как это сделать.
Я повернулась и взглянула на него:
– Правда?
– Да, – кивнул он, – пойдем.
Извинения могут принимать самые разные формы: бриллианты, конфеты, цветы, прочувствованные речи. Но я никогда в жизни не слышала об извинениях в виде карандаша с запахом кленового сиропа. И, честно говоря, это оказалось очень мило.
– Ладно, ты прощен, – благодушно улыбнулась я.
Мы сидели в «Мире вафель» – небольшом придорожном кафе, мимо которого я проезжала миллион раз, но никогда не останавливалась. На парковке всегда стояли огромные фуры, а вывеска, гласившая: «Эй вы все, заходите!», была старая и выгоревшая. И вот я сижу здесь, почти в одиннадцать часов вечера, держа в руке искупительный подарок – ароматный карандаш с нарисованными на нем вафлями, который Уэс купил мне в местном сувенирном магазинчике за доллар семьдесят девять центов. Не успела я отклеить меню от липкого стола, как к нам подошла официантка, на ходу вынимая из кармана ручку.
– Привет, голубчик, – поздоровалась она с Уэсом.
Женщина была не моложе моей мамы, в компрессионных чулках и скрипучих туфлях на плоской подошве.
– Тебе как обычно?
– Да, спасибо, – кивнул он, откладывая меню на край стола.
– А тебе, дорогуша? – повернулась она ко мне.
– Вафли и картофельные оладьи, пожалуйста, – я тоже отодвинула свое меню.
Кроме нас в кафе сидели только старик с газетой, выпивший уже восемь чашек кофе, и веселая компания студентов в подпитии – поклонников Тэмми Уайнетт. Я поднесла к носу карандаш, вдыхая сладкий запах.
– Признайся, ты не можешь поверить, что жила все это время без такого карандаша, – рассмеялся Уэс.
– Я не могу поверить, – сказала я, положив карандаш на стол, – что ты здесь завсегдатай. Когда ты начал сюда приходить?
Уэс выпрямился и провел пальцем по краю салфетки под своим прибором.
– После маминой смерти мне часто не спалось, а здесь всегда открыто. Лучше, чем кататься по округе. Потом привык и даже прихожу сюда за вдохновением.
– За вдохновением, – повторила я, оглядевшись по сторонам.
– Да, за вдохновением, – убежденно повторил он. – Если что-то не ладится с работой, я прихожу сюда. Не успеваю доесть вафли – и уже знаю, что делать дальше. Или начинаю понимать.
– А что это за статуя в саду? Откуда пришла ее идея?
– Это особенная скульптура, я сделал ее специально для одного человека.
– Для Стеллы, – кивнула я.
– Да, – улыбнулся Уэс, – Стелла от нее в восторге. Она очень помогла нам с Бертом, когда мама болела, и мне хотелось ее отблагодарить.
– Потрясающе красивая скульптура, – сказала я, а Уэс смущенно пожал плечами, как всегда делал в ответ на похвалу.
– А почему во всех твоих работах присутствуют вращающиеся детали? Эти цветы, нимбы на головах у ангелов?
– Зачем ты пытаешься найти во всем глубокий смысл? Еще немного, и ты начнешь мне рассказывать, что эта скульптура отражает сложные взаимоотношения между женщинами и сельским хозяйством.
Я прищурилась:
– Ну, я же не Кэролайн. Просто спросила.
– Не знаю. – Он подпер голову ладонями. – Первые вещи, что я сделал еще в «Майерсе», были совсем простыми, неподвижными. Но потом, когда работал над «Сердцем в руке», мне пришло в голову, что благодаря движению все кажется другим, более живым, что ли.
Мне вспомнилась прогулка по вечернему саду, когда я почувствовала, как все эти растения живут и дышат, совсем как я сама:
– Кажется, я понимаю.
– Так что ты все-таки делала там, в саду? – поинтересовался он.
Музыкальный автомат наконец замолчал.
– Не знаю. Он поразил меня еще в самый первый день, когда я пришла к Кристи.
– Он невероятен. – Уэс глотнул воды. Сердце, вытатуированное у него на плече, показалось из-под рукава и снова скрылось.
– Да, – сказала я, проведя пальцем по краю стола. – И совсем не похож на наш. У меня дома все слишком упорядоченное и новое. Мне нравится этот легкий хаос.
– Когда Берт был маленьким, – Уэс с улыбкой откинулся на спинку дивана, – он однажды заблудился в саду, пытаясь пройти напрямик от дороги к дому. Мы слышали, как он зовет на помощь, словно потерялся в диких джунглях, а потом нашли его буквально в паре метров от двора. Он просто растерялся.
– Бедный Берт, – рассмеялась я.
– Он это пережил. – Уэс нарисовал круг стаканом на столе. – Он сильнее, чем кажется. Когда мама умерла, мы все больше всего волновались за Берта, ему тогда было тринадцать. Он первым узнал, что у мамы рак, я тогда был в «Майерсе». Но Берт оказался настоящим бойцом, не отходил от нее, даже когда ей стало совсем плохо.
– Наверное, тебе было еще труднее, – сказала я. – Находиться вдалеке…
– Когда ей стало хуже, я вернулся домой. Но это ужасно – из-за собственной глупости лишиться возможности помочь своим близким в такой момент. Когда меня выпустили, я точно знал, что больше такого не допущу. Я должен быть рядом, если что-то случится с Бертом или с кем-то еще.
К нам подошла официантка с двумя тарелками в руках, и мне сразу захотелось есть, хоть я и думала, что не голодна. Она со стуком поставила перед нами тарелки, подождала, не будет ли еще заказов, и удалилась.
– Вот увидишь, – Уэс кивнул на мою тарелку, – это просто взрыв мозга.
Я улыбнулась:
– Это всего лишь вафли, а не второе пришествие.
– Не суди, пока не попробуешь, – заметил он.
Я положила на вафли немного масла, полила сиропом и отрезала кусочек. Уэс внимательно наблюдал за мной, пока я подносила вилку ко рту. Он не начинал есть, ожидая моей оценки. Вафли оказались просто волшебными, я не ела таких никогда в жизни.
– Говорю же, – откликнулся Уэс, очевидно, прочитав мои мысли. – Не второе пришествие, но где-то близко, правда?
Положив в рот еще один кусочек, я поняла, что он прав. Вспомнила кое-что и улыбнулась.
– Почему ты улыбаешься? – спросил он.
Опустив взгляд в тарелку, я призналась:
– Ты мне сейчас напомнил папу.
