Пишек. Постой, постой, любезный мой Еродий! Ныне не только не хулю отца твоего, но и благословляю и хвалю его. Ныне начало мне, как утро зареть, так открываться, сколь великое дело есть благодарность! Сотвори милость, еще хоть мало побеседуй.
Еродий. О добродетельница моя! Пора мне за моим делом лететь.
Пишек. Друг мой сердечный! Я знаю, что отец твой, милосердная и благочестивая душа, не разгневается за сие.
Еродий. Чего ж вы желаете?
Пишек. Еще о сем же хоть мало побеседуем.
Еродий. Станем же и мы ловить птицу тысячу лет.
Пишек. Что се ты сказал?
Еродий. Вот что! Некий монах 1000 лет ловил прекраснейшую из всех птиц птицу.
Пишек. Знал ли он, что уловит?
Еродий. Он знал, что ее вовеки не уловит.
Пишек. Для чего ж себя пусто трудил?
Еродий. Как пусто, когда забавлялся? Люди забаву покупают. Забава есть врачевство и оживотворение сердца.
Пишек. Вот разве чудный твой глум и дивная диатриба!
Еродий. Воистину чýдна, дивная и прекраснейшая птица есть вечность.
Пишек. О! Когда вечность ловил, тогда не напрасно трудился. Верую, что она слаще меда. Посему великое дело есть сердце, если оно есть вечность.
Еродий. О любезная мать! Истину ты сказала. Сего толикого дара и единого блага слепая неблагодарность, не чувствуя, за 1000 безделиц всякий день ропщет на промысл вечного и сим опаляется. Обратись, окаянное сердце, и взгляни на себя самое – и вдруг оживотворишься. Почему ты забыло себя? Кто откроет око твое? Кто воскресит память твою, блаженная бездна? Как воля твоя низвергла тебя в мрачную сию бездну, преобразив свет твой во тьму? Любезная мать, разумеете ли, откуда родится радуга?
Пишек. А скажи, пожалуйста, откуда? Я не знаю.
Еродий. Когда смотрит на себя в зеркале пречистых облачных вод солнце, тогда его лицо, являемое в облаках, есть радуга. Сердце человеческое, взирая на свою самую ипостась, воистину рождает предел обуреваний, который есть радостная оная дуга Ноева:
Прошли облака,
Радостная дуга сияет.
Прошла вся тоска,
Свет наш блистает.
Веселие сердечное есть чистый свет вéдра, когда миновал мрак и шум мирского ветра.
Дуга, прекрасна сиянием своим, как ты ныне стемнела?
Денница пресветлая, как ныне с небес упала ты? Ау! Низвергла тебя гордость, дочь бесчувственной неблагодарности, предпочтившая хобот паче головы, сень преходящую паче мамрийского дуба. Что бо кто обожает, в то себя преображает. Удивительно, как сердце из вечного и светлого преображается в темное и сокрушенное, утвердившись на сокрушении плоти тела своего. Таков, если себе зол, кому добр будет? «Разума же праведник себе друг будет и стези свои посреди себя упокоит». Сие есть истинное, блаженное самолюбие – иметь дома, внутри себя, все свое неукраденное добро, не надеяться же на пустые одежды и на наружные околицы плоти своей, от самого сердца, как тень от своего дуба, и как ветви от корня, и как одежда от носящего ее, зависящие. Вот тогда-то уже рождается нам из благодарности матери подобная дочь, по-эллински именуемая αὐτάρϰεια (автаркия), сиречь самодовольность, быть самим собою и в себе довольным, похваляемая и превозносимая, как сладчайший истинного блаженства плод, в первом Павловом письме к Тимофею, в стихе 6-м так: «Есть приобретение великое благочестие с довольством». Вот вам два голубиных крыла! Вот вам две денницы! Две дочери благодарности – благочестность и самодовольность. «И полечу, и почию». Да запечатлеется же сия беседа славою отца моего сею: главизна воспитания есть: 1) благо родить; 2) сохранить птенцу молодое здоровье; 3) научить благодарности.
Пишек. Ба! На что ж ты поднял крылья?
Еродий. Прощайте, мать. Полечу от вас. Сердце мое меня осуждает, что не лечу за делом.
Пишек. По крайней мере поздоровайся с дочерьми моими.
Еродий. Сделайте милость! Избавьте меня от вашего этикета.
Пишек. Мартушка моя поиграет тебе на лютне. Вертушка запоет или потанцует. Они чрезвычайно благородно воспитаны и в моде у господ. А Кузя и Кузурка любимы за красоту. Знаешь ли, что они песенки слагают? И веришь ли, что они в моде при дворе у Мароккского владельца? Там сынок мой пажом. Недавно к своей родне прилетел оттуда здешний попугай и сказал, что государь жаловал золотую табакерку…
Еродий. На что ему табакерка?
Пишек. Ха-ха-ха! На что? Наша ведь честь зависит, что никто удачнее не подражает людям, как наш род. Носи и имей, хоть не нюхай. Знаешь ли, как ему имя?
Еродий. Не знаю.
Пишек. Имя ему Пешок. Весьма любезное дитя.
Еродий. Бога ради, отпускайте меня!
Пишек. Куда забавен скакун! Как живое серебро, всеми суставами мает. Принц любит его, целые часы проводит с ним, забавляясь.
Еродий. О сем его не ублажаю, не завидую. Прощайте!
Пишек. Постой, друг мой, постой! А о благом рождении не сказал ты мне ни слова? Так ли? О-о, полетел! Слушай, Вертушка! Что-то он, поднимаясь, кажется, сказал…
Вертушка. Он сказал, матушка сударыня, вот что: о благом рождении принесу вам карту.
Пишек. А когда же то будет?
Еродии не лгут. Он в следующем месяце мае опять посетил сию госпожу. Принес о благом рождении свиток, но не мог ничем ее утешить: столь лютая терзала ее печаль. Никогда более жестоко не свирепеет печаль, как в то время, когда сердце наше, основав надежду свою на лживом море мира сего и на лжекамнях его, узрит наконец опроверженное гнездо свое и разоряющийся город ложного блаженства. Господин Пешок, перескакивая из окна на окно, упал на двор из горних чертогов, сокрушил ноги и отставлен от двора. Сверх того, старшие дочери начали бесчинствовать и хамским досаждением досаждать матери. Вскоре она умерла, дом же стал пуст. Тогда, как железо на воде, всплыла наверх правда, что сильнее всего есть страх Божий и что благочестивая и самодовольная благодарность превосходит небо и землю.
Еродий, отлетая, повесил на цветущем финике лист сей:
Свиток
о благом рождении детей ради благочестивых, сострастных и здоровых родителей.
Сей в первую и вторую луну, сиречь в квадру,
Сей, выйдя из пиров и бесед священных.
Узрев мертвеца или страшное зрелище, не сей.
Зачавшей сверх, не сей. Не в меру пьян, не сей.
Зачавшая да носит в мыслях и в зрелищах святых,
И в беседах святых, чуждая страстных бурь,
В тихом бесстрастии во зрении святых.
Тогда сбудется: «И пройдет дух холода тонкого, и там Бог» (Книга Царств).
